Эдик звонил. Я дала телефон старика, ты не против? Ну пока, ждём.
Шура как будто смягчилась. Молча указала Любе на стул, но Люба ушла в кухню. Миша, сопя, уселся в кресло и потянулся за стаканом. Он был мрачен и словно что-то обдумывал. Задремал. Шура прилегла на кровать. Люба понимала, что всё ещё впереди. Прошёл час, и семейка снова пришла в движение. Снова Любу выволокли в комнату, привязали к стулу. Она пыталась кричать, но ей заткнули рот салфеткой. Почти теряя сознание, Люба ощутила на себе руки тёти Маруси. И тут снова зазвонил телефон. Подошла Шура, сладким голосом спросила, кто Любу спрашивает.
– Какой-то чокнутый, орёт, – сказала Шура. – Как бы чего не сотворил…
Любу развязали, за её спиной у телефона встала Шура.
Это был Эдик:
– Любка, ты что, решила там поселиться?! Есть серьёзный разговор, срочно надо встретиться. Приезжай сегодня же, слышишь? Я приехать не смогу. Много дел! Возникла необходимость… Что за истерика? Что ты там орёшь? Не пойму… Прихоть в твоём духе! Повторяю: нет, не смогу, приезжай ты! Хватит орать! Не приеду! Не понимаю…
– Уже едешь? Я жду! Скоро будешь? Скорей! – стараясь заглушить его голос, кричала в трубку Люба. – Ты мне нужен! Как никогда! Это серьёзно! Очень серьёзно! Убедительно прошу, поторопись! Жду, жду! Уже недалеко?
Шура выхватила трубку, подоспевший Миша вырвал телефонный шнур из розетки. Всё, никакой надежды на то, что Тришин хотя бы позвонит, у Любы не осталось.
– Кого ждёшь, росомаха? А?! – Миша замахнулся, чтобы ударить, но Шура его остановила. Успеется, сказала.
– Пусть сидит на стуле. Тётя Маша, глаз не спускай. В этот раз не прозевай.
Оставив на время Любу в покое, супруги принялись за дело. У Любы кончились силы, она сползла на пол. Сидела на полу, спиной прижавшись к кровати. Вскрыв сундук Степана Кузьмича, они начали вынимать оттуда его тёплые вещи, меховые шапки, полушубки, зимнее пальто с меховым воротником, носки, варежки, ватники – всё, что ему полагалось как вахтёру на месте его былой службы. Выходные костюмы, вязаные жилетки. Сильно запахло нафталином. В них упаковывали канделябры, оставшиеся вазы, мелочи из ящика туалетного столика, кухонную утварь, сковородки, кастрюли, миски, фаянсовые кружки. Всё запихивали в баулы.
Люба стала молиться. От бабушки она знала наизусть только одну молитву – «Отче наш» и теперь повторяла её и два слова, которые были написаны на её крестике: «Спаси и сохрани». За окном стемнело. Закончив с вещами, сели перекусить. Освежились пивом.
– Ща начнём медицинский осмотр. Небольшая операция, ёксель-моксель, – начал Миша.
– Вперёд снесём, что взяли, – предложила Шура. – Тётя Маруся, разведай-ка.
Тётя Маруся вышла из квартиры. Через минуту вернулась:
– Щас нельзя. У входа внизу шухер. Пацаны передралися, поножовщина, видать. Милиции полно.
Миша длинно матерно выругался. От расстройства он откупорил бутылку коньяку.
– Ты шашлык не захватила? Жрать охота.
– Чего захотел. Переждём. Разнимут хулиганов и уедут, – сказала Шура.
– Ждать надоело! – вопил Миша. – Ихние разборки нам…
Тётя Маруся несколько раз выглядывала на лестницу:
– Мусора по квартирам пошли, затихни! Дверь не откроем. Нету тута никого.
Миша злобно поглядывал на Любу:
– Все нервы измотала, падла. За своё такое терпеть! – он вернулся к столу, уселся в кресло, налил себе коньяку.
За дверью был слышен топот ног, свистки, грубые мужские голоса. Кричали женщины, хлопали двери. Хоть бы позвонили, заглянули сюда, думала в отчаянии Люба. Наступила ночь, а в подъезде всё ещё ходили, громко выясняли отношения. Свистел милиционер. Скандал то затихал, то разгорался с новой силой. Миша почти допил бутылку и заснул, утонув в кресле. Шура легла на кровать, устроившись так, чтобы ей было видно Любу. Тётя Маруся примостилась у двери на тулупе Степана Кузьмича, который из тёплых вещей выбрала себе. Часы пробили три часа ночи.
Утром Люба проснулась первая, прошла тихо в ванную, умылась, попила воды. К двери добраться не удалось, тётя Маруся открыла глаза и зорко за ней следила. Люба ушла в кухню. Часы пробили десять. Вскоре зашевелились и супруги. Миша с перепоя стонал и матюкался. Шура пошла в кухню, вскипятила чайник, нашла на полке банку растворимого кофе.
– Шурёнок, перекусим и начнём хирургическую операцию, – Миша нервно грыз ногти. – Или сначала пощупаем… Хватит резину тянуть. Скоро одиннадцать. Ну, гадюка, иди сюда. Устроим тебе расчленёнку. В бауле вынесем. Ну как, а? Жить надоело?
– Всякое терпение лопнет, – поддержала его Шура. – Ненормальная какая-то.
– Где ключи? Последний раз спрашиваю, – зарычал Миша. – Издевается, в натуре.
– В кухне, за полками, – сказала Люба. Надо было тянуть время. А что ещё ей оставалось?
Супруги ринулись в кухню, перевернули всё вверх дном. Ключей там не было.
Часы пробили полдень.
– Набрехала, дрянь! Ну ща… тётя Маруся, подсоби! – Миша ринулся на неё с кулаками.
Люба увернулась, подбежала к окну, попыталась его открыть и тут же получила удар по голове. Она отскочила и дала сдачи. Началась схватка. Она дралась, как в детстве, в школьные годы, когда они дрались во дворе с мальчишками. Била куда попало. Отбивалась ногами, кусалась. Она почти не чувствовала ударов. Шура орудовала скалкой, но чаще промахивалась. Неповоротливый Миша тоже больше бил мимо. Острые кулаки тёти Маруси были ощутимее.
– Сука, она мне нос сломала, – завизжал Миша, выматерился и больно смазал Любу по уху.
Люба понимала, что падать нельзя – точно затопчут. Силы уходили. Боялась упасть. Но ноги уже не держали. Миша занёс над ней табуретку. Ну всё, мелькнуло у неё в голове.
Резкий настойчивый звонок в дверь грянул как гром небесный. За нам второй. Третий. Семейка отступила от Любы. Переглянувшись, поправили на себе одежду. Шура, отдуваясь, тяжело опустилась на стул. Тётя Маруся скрылась в кухне. Миша отбросил табуретку и, тяжело дыша, прокрался в прихожую. Люба стояла посередине комнаты, готовая кинуться к двери. Миша её опередил. Он бесшумно приблизился к двери и вкрадчивым тенорком, подделываясь под женский голос, спросил:
– Кто там?
– Из Харькова, – ответил ему женский голос.
– Мы никого не ждём, – буркнул Миша.
За дверью начали терять терпение. Раздался звонок, ещё звонок. И ещё – дли-и-и-инный.
– Откройте, милиция, – услышала Люба суровый голос Тришина.
За дверью стояла рослая крупная женщина, довольно миловидная блондинка лет пятидесяти или чуть побольше. Одета она была богато. На ней было кожаное тёмно-коричневое пальто с меховым воротничком, модное. В руках большая чёрная лаковая сумка. Лаковые чёрные высокие сапоги. Она решительно шагнула в комнату. За ней вошли два таких же рослых светловолосых парня в кожаных куртках с рюкзаками на плечах. Позади шёл маленький сердитый Тришин. У двери остался
