литая свинцовая пуля, способная легко проломить череп медведю, пронеслась над ободранной крышей старого армейского вездехода.
– Вот суки! – Жигунов не выдержал, добавил к своей речи несколько матерных слов.
Патлатый, вскинув вертикально свое ружье, передернул помпу, вышибая стреляную гильзу, загнал в ствол новый патрон, но выстрелить не успел, Анисимов опередил его, всего на несколько мгновений опередил, стремительно, как на медвежьей охоте перезаряжая свой «маверик», и тут же нажал на спусковой крючок.
«Маверик» рявкнул, как гранатомет, даже в ушах зазвенело, – наверное, попал патрон с усиленным зарядом, – и этим выстрелом Анисимов, не отличающийся особой меткостью, мог гордиться: его пуля выбила из рук патлатого ружье, разлохматила приклад, и знатная помповая пищаль обычной железной дубиной унеслась в сторону от вездехода. Патлатый заорал – удар пули осушил ему обе руки.
Из приотворенной дверцы машины высунулся Лютый, трижды выстрелил в разбитое окно дома из «макарова». Анисимов, увидев пистолет в руке Лютого поспешно нырнул вниз, под подоконник.
Все три пули, выпущенные Лютым, всадились в стенку дома, в вековые бревна, из которых тот был сложен, Анисимов чувствовал их, будто они воткнулись в его тело – бревна даже дрогнули… Пули застряли в них, в помещение не проникли.
– Пока не стрелять, – сиплым голосом, будто у него что-то застряло в горле, скомандовал Микулин, – пусть они стреляют, а мы их послушаем. – Прижал ко рту кулак, выкашлял в него еще какие-то слова, но какие именно, понять было невозможно.
Находившийся в соседнем доме Черепенников команды старшего не слышал, отозвался на стрельбу Лютого своим огнем – дуплетом пальнул по вездеходу из своего ружья.
Бил Черепенников прицельно, хотя и не по людям, – с переднего вездехода срубил фару дальнего «боя» и антенну.
Сам вездеход был старый, замызганный, с гнутыми крыльями – настоящий таежный работяга, причем не просто старый, а древний, сработан был, наверное, в первые послевоенные годы; антенна же была новенькая, поблескивала черным воронением.
Значит, и рация на машине была новая, недавно с завода.
В результате черепенниковской пальбы фара шлепнулась прямо под гусеницы, а антенна проскользила по воздуху черной молнией и растворилась в снегу. До весны ее теперь вряд ли удастся найти.
Для налетчиков такая прицельная стрельба должна была стать предупреждением: все они находятся на мушке, и, если деды-пограничники откроют коллективный огонь, – незваным гостям мало не покажется. Анисимов полагал, что патлатый обязательно выпрыгнет за своим искалеченным ружьем, – иначе ведь за потерю его хозяин не только детородные органы оторвет, а и все остальное, но патлатый не рискнул высовываться наружу, затаился в железном нутре вездехода – собственная жизнь была дороже.
Чтобы перезарядить ружье, опытному охотнику Черепенникову времени понадобилось немного, и когда вездеход включил дальний свет нижних фар, – а он у этой бренчавшей траками железяки был посильнее, чем у обычной машины, Черепенников, недолго думая, всадил один жакан в левую фару, вогнав его прямо в отражатель, а второй заряд – в правую фару, выбив густую кучу красных брызг и впечатав толстое синтетическое стекло в нутро вездехода.
Водитель, сидевший за рычагами машины, перетрухнул и поспешно развернулся на сто восемьдесят градусов, подставляя стрелку кормовую часть, а заодно и тех бойцов, которые сидели внутри корпуса.
Лютый вновь высунулся из кабины, дважды пальнул из пистолета по Черепенникову, неосторожно замаячившему на крыльце своего дома, промазал и, заметив в разбитом окне силуэт Анисимова, сделал два выстрела и по нему и в то же мгновение испуганно вдавился задом в сиденье – понял, что сделал. Заперхал кашлем себе в кулак, словно бы хотел освободиться от мусора, скопившегося в нем.
Одна из пуль, выпущенных им, всадилась Анисимову в шею, доктор даже вскрикнуть не успел, поскольку в то же мгновение очутился в неком безвоздушном пространстве и поплыл, поплыл по нему, словно по удушливой реке. Пуля отбила его тело к лавке, на которой стояло ведро с питьевой водой, Анисимов ткнулся спиной в закругленный край, ударился головой о ведро, оставил на нем вмятину и тихо просел, складываясь пополам.
– Толя, что с тобой? – выкрикнул, давясь воздухом и собственными словами, нехорошим холодом, возникшим внутри, Микулин. – Анатолий Анатольевич! – Словно бы реагируя на выкрик, в дом натекла пороховая гарь, воздух потемнел…
Анисимов не отозвался на зов старшего, изо рта у него текла кровь.
Лютый, корчась на продавленном пассажирском сиденьи рядом с водителем вездехода, взвыл с тоскливой яростью. То, что он убил человека, для него ничего не значило, такое случалось у него и раньше, страшило другое: Агафонов предупредил специально – ни один из стариков не должен пострадать.
– Если у кого-нибудь слетит хотя бы пара волос с головы – шкуру спущу. – Агафонов сжал в кулак правую руку, поднес к носу Лютого. – Понял?
– Все будет в порядке, патрон, не беспокойтесь, – пробормотал Лютый с тихой ухмылкой на лице (единственное, что он не делал в ту минуту – только хвостом не вилял). – Все будет в лучшем виде…
Агафонов сунул кулак в карман.
А получилось вон что… Кто же знал, что эти трухлявые грибы будут стрелять, – и не из старых дырявых пищалей, а из современных стволов, прошибающих насквозь бронетранспортер? Дураки-старики… Лютый взвыл яростно, крутанулся на сиденьи, будто был насажен на кол, скомандовал водителю, давясь собственным хрипом:
– Валим отсюда! Нас тут вообще не было!
Водитель – пожилой мужик с тяжелым костистым лицом – что-то пробурчал себе под нос и, уходя от столкновения со стволом старой черемухи, резко потянул на себя левый рычаг, скребнул гусеницей по низу дерева, обдирая его чуть ли не на целый метр, и дал газ.
Вездеход взревел, окутался вонючей сизью, хватив которую едва не свалилась в снег пролетавшая мимо ворона: пушечного звука обладательница каменного клюва, как ни странно, не испугалась, а вот от вони одурела, закаркала возмущенно и поспешила поскорее уйти прочь от дымной и зловонной машины. Вездеход прыгнул вперед, взлетая на горбину, похожую на средневековый погребальный холм, обдался напоследок огромным снежным клубом и исчез.
Второй вездеход исчез еще раньше, его уже не было даже слышно – произошло это в считанные секунды, будто в недобром фильме. Микулин кинулся к лежащему доктору, у которого на щеки уже наползла смертельная бледность.
– Толя! – Он затряс Анисимова за плечи. – Очнись, Толя!
В следующее мгновение у Микулина угас голос, он откинулся от Анисимова, сел на пол и проговорил горько и тихо:
– Эх, Толя…
Покрутил головой неверяще – никак не мог поверить в то, что видел, произнес еще более тихо и более горько:
– За что же всех нас так?
Под
