Агафонов кормил их, как на убой. Выбравшись из кабины, Лютый выпрямился на гусенице, будто вождь, собравшийся призвать свое племя к свершению революции, вытащил из кармана сложенную вчетверо бумагу. Важно пожевав губами, встряхнул ее в руке.
– Вот распоряжение, подписанное властями о том, чтобы вы, деды, освободили это село и отправились по домам, – громко прокричал он Микулину, выглянувшему на крыльцо узнать, что за гости к ним пожаловали?
– Это с какого же такого поноса? – хмыкнул в ответ Микулин. – У нас с желудками все в порядке. Даже справки можем показать.
– Справками вы подотритесь, чтобы не пахло! – рявкнул в ответ Лютый. – На сборы даем три часа. Ночевать будете в другом месте.
– Неужто предоставишь нам гостиницу пять звезд?
– Предоставлю. И еще добавлю. Вместе с шестой звездочкой.
– Щедрый, однако, – Микулин не выдержал, хмыкнул иронично.
Дверь за его спиной отворилась, и на крыльце показался Анисимов с «мавериком» в руках, поинтересовался спокойным тоном, будто никаких наездов не происходило:
– Боевые действия еще не начались?
На лице Лютого заиграли желваки.
– Вы чего, мухоморы червивые, войны захотели?
– Мухоморы червивыми не бывают, – прежним спокойным тоном проговорил Анисимов, – черви в них не заводятся. Так что, любезный, не по адресу швыряете стрелы. – Положил руку на микулинское плечо, спросил пренебрежительно: – Чего им надо?
– Да уж явно не шоколада, – произнес Микулин в рифму, но доктор не заметил, что у старшего на старости лет появились поэтические наклонности.
– Тогда чего? – спросил он.
– Чтобы мы в течение трех часов уложили свои портки и парадные туфли в вещевые мешки и умотали отсюда на все четыре стороны. А, может быть, даже на пять сторон.
Когда Микулин начинал волноваться, то становился многословным, – качество, конечно, хорошее, особенно, если за всякое толковое слово выплачивают гонорар, но не в такой ситуации, как сейчас.
– Дураки вы, грибы недожаренные, – просипел, озлобляясь, предводитель нежданных гостей, – сейчас поотрываем вам ноги и все остальное, чтоб не размножались.
– А нам размножаться уже не надо, – не смущаясь, не пасуя перед напором Лютого, хмыкнул Анисимов, – мы свое дело сделали, у всех нас есть дети… Даже внуки есть, милейший.
– Мухоморы, вы что, совсем очумели? – Лютый, пытаясь погасить в себе злость, покрутил головой резко. – Безбашенные стали. Через три часа мы вернемся. Если хоть кого-то из вас увидим здесь, обижаться будете на самих себя, понятно? Сгребем вместе с домами и отправим в Амур.
Он повернулся спиной к крыльцу, издал неприличный звук и, кряхтя, полез в кабину вездехода.
– Не будем мешать мухоморам, пусть собирают свои лукошки без нашего догляда, – сказал Лютый и дал команду трогаться.
Оба вездехода, взбивая столбы перемолотого гусеницами снега, развернулись с пушечным ревом и по целине покатили обратно.
Проводив машины недобрым взглядом, Анисимов спросил:
– Как ты думаешь, они вернутся?
– Обязательно вернутся, – голос Микулина отвердел.
– Что будем делать?
Микулин в неопределенном движении приподнял одно плечо.
– Защищаться.
– А если они начнут стрелять?
– У нас тоже есть стволы.
– Есть стволы, да не те.
Лютый пообещал вернуться через три часа, но, видать, свербение одолело его, атаману сильно не терпелось, и он вернулся раньше. Лязгающие гусеницы вездеходов были слышны далеко-далеко, наверное, машины шли еще только по улицам райцентра, а гул моторов уже был слышен в Никаноровке.
Микулин, выйдя на крыльцо дома, только головой покачал, да с досадою отер ладонью лицо: не хотелось ему драки, но что делать, если агафоновске мюриды решили драться?
Досадно, что разбойника этого, Агафонова, поддерживает и районная администрация и кое-кто из тех, кто стоит повыше.
Он развернулся, втянул сквозь зубы воздух в себя и решительно развернулся, обхватил за плечи Зубенко, оказавшегося рядом:
– Пошли в дом!
Неужели эти молодчики, презрев все, будут воевать со стариками? Честно говоря, Микулин в это не верил: руки у них не должны подняться. Не может быть, чтобы поднялись.
Вскоре вездеходы уже ревели моторами у его крыльца.
– Время истекло! – прокричал Лютый, не вылезая из кабины вездехода, высунул в приоткрытую дверцу руку в новенькой кожаной перчатке и громыхнул кулаком по железному бортику, выполнявшему роль автомобильного крыла. – Вы еще здесь?
– Может, мы напрасно рассредоточились в жилых помещениях? – Черепенников обеспокоенно шевельнулся у окна. – Может, надо было встретить их на окраине, в пустующих хатах?
– Все нормально. – У Микулина на этот счет была другая точка зрения и вообще, похоже, имелся свой план борьбы с агафоновскими мюридами. – Без нас они заселенные дома сожгли бы – пустые же стоят, а с нами не сожгут.
– Никто никогда не угадает, что у этих отморозков крутится в башке, – проговорил Зубенко, своей речью вызвал удивление: Зубенко всегда молчал, иногда в сутки не произносил ни одного слова, считая молчание своим постоянным, утвержденным на небесах состоянием.
– Верно, – согласился с ним Черепенников, – как никто не знает, есть в их бестолковках мозги вообще или нет?
– Они сейчас покрутятся, покрутятся и отбудут восвояси, – сказал Микулин.
– А если у них имеется на руках официальная бумага, и они с Никаноровкой могут делать все, что захотят? Захотят – сделают свинарник, не захотят – построят фабрику по сбору шишек… А? – спросил Жигунов.
– Ничего у них нет, никакой бумаги, кроме подтирочной. И та в сортире на гвозде висит.
Анисимов почти не слышал этого разговора, он словно бы находился не в этом доме и не в этом времени, – думал о дочке своей и горько морщился: неужели из Насти вырос обычный «свин», как у Маяковского? И нет ей дела ни до кого и ни до чего, она стала вещью в себе, сродни этим крикливым мюридам, а?
Нет, не верил в это Анисимов, не хотел верить. Он сидел около окна на небольшой, сияющей свежей изумрудной краской табуретке, держал перед собой «маверик». Об опасности он не думал, не было ей места в голове, – думал о дочери. Все перемещения вездеходов происходили у него перед глазами.
Он не услышал, какую команду подал Лютый, только вдруг из кузова вездехода высунулся патлатый парень с неряшливо сбитой набок шапкой волос странного землистого цвета (похоже, они давно не знали мыла) и толстой грушей носа, выволок длинноствольное ружье и, не целясь, саданул прямо в окно, около которого сидел Анисимов.
Стекло вспыхнуло, будто взрыв гранаты, оглушило человека сухим громким треском и мелким севом ссыпалось прямо на него. В проем окна ударил резкий ветер, опалил лицо холодом.
Анисимов вскинулся и в то же мгновение выпалил из своего «маверика» по вездеходу. Бил не в людей, не в патлатого стрелка, даже не в Лютого, он чуть приподнял конец ствола, и
