мужик, окинул прощальным взглядом свое жилье, поклонился ему и подставил стул под электрический провод, на котором болталась лампочка. Сделал петлю, накинул ее на шею и взобрался на стул. Только хотел с него спрыгнуть, как засек, что на шкафу стоит початая бутылка водки. «А чего, собственно, бутылке пропадать?» – подумал бедняга, потянулся к ней, отпил немного – понравилось, отпил вторично – понравилось еще больше. В конце концов, опорожнил бутылку до дна и сказал себе: «А жизнь-то налаживается!»
Жизнь действительно потихоньку-полегоньку налаживалась. Даже в таком заброшенном месте, как Никаноровка.
Анисимов готовил рыбу не так, как все. Мужики обычно любят ее обжаривать до сахарного хруста, чтобы каждый кусочек был закован в твердую корку, а наш удачливый рыбак жарил ее (скорее тушил, запекал) в луковом соусе. Хотя никакого соуса специально не готовил, просто дно сковороды густо обкладывал крупно нарезанными скибками лука, сверху клал куски рыбы, обваленные в муке, сковородку накрывал крышкой (чем плотнее она ляжет, тем лучше) и ставил на несильный огонь.
Лук давал целое море сока, в котором рыба отпаривалась так, что каждая косточка у нее существовала отдельно, гнулась размягченно, а попав на стол, таяла во рту.
Так рыбу не готовил никто из никаноровских обитателей, только Анисимов. Хвалили все, даже Шарабан, который много чего попробовал на свете, – ел даже печеного страуса и корейское мясо хе из собачатины, ел и облизывался, но и страусятина и «гав-гав» в маринаде по вкусу уступали жаренному по-анисимовски толстолобику.
У Шарабана за ушами трещало так, что он чуть не вывернул себе челюсти. Проглотив три больших куска, он жалобными, заслезившимися от того, что было вкусно, глазами заглянул в огромную сковороду, приподняв печной противень, которым та была накрыта, и гулко сглотнул слюну – в сковороде уже почти ничего не оставалось, – так, лишь мелочь какая-то…
– Ну, вы и даете! – не удержался от громкого восклицания Шарабан, демонстративно облизал вилку и хотел было снова сунуть ее в нутро сковороды, но услышал суровый окрик Микулина:
– Хватит!
Шарабан мельтешил, суетился, делал слишком много ненужных движений, ел торопясь, и съесть в принципе мог очень много – дали бы ему волю, он вогнал бы в себя всю сковороду, без остатка, а Микулин, наоборот, не ел, а лакомился, отделяя вилкой от жареного рыбного ломтя по небольшой дольке, смаковал ее, причмокивал удовлетворенно… В общем, ел очень аппетитно, вкусно и как-то показательно, что ли.
От окрика старшего Шкарабан даже голову втянул в плечи, и Микулин, заметив это, махнул рукой разрешающе:
– Ладно, доедай – не стесняйся!
Обрадованно крякнув, Жигунов вновь сдвинул со сковороды противень, приподнял его. От вкусного духа, пахнувшего ему в лицо, глаза у едока на этот раз сделались маслеными.
– Ну, доктор, ну, угодил! – воскликнул он громко, впился зубами в сочную белую мякоть, помотал головой, радуясь хорошему куску, на мгновение оторвался от еды, вздернул голову и похвалил племя толстолобово: – Зело, зело, очень зело! Зер гут!
Рыба таяла во рту, Жигунов почмокал сладко и вновь взялся за последний лакомый кусок, зажмурил глаза от удовольствия.
Через двадцать минут от горы лакомства, высившейся в сковороде, не осталось ничего, лишь на отдельной тарелке в довольно внушительную кучу были сгребены кости. Анисимов удивленно покачал головой, – да и было чему дивиться, с такой скоростью за такое время большую рыбину могут съесть только чемпионы мира по поеданию вторых блюд.
– Шесть с половиной килограммов рыбы за двадцать две минуты, – Анисимов отвернул рукав свитера, посмотрел на часы, висевшие на запястье, и покачал головой: – Рекорд! Вы если не чемпионы мира, то Амурской области – точно.
Главный едок Жигунов похлопал себя ладонью по животу.
– Однако коробочка с верхом.
– С верхом… Это ты чего имеешь в виду? Переливать, что ли, начало? – Микулин сощурился подозрительно, поводил носом из стороны в сторону. – А ну, марш в нужник!
Чего только ни наслушаешься на таких послеобеденных посиделках, какие только разговоры ни возникают на сытый желудок, – темы рождаются самые неожиданные. Жигунов, выполнивший приказ старшего насчет нужника и соответственно, доложившийся после выполнения «задания», задумчиво почесал откляченную нижнюю губу и развернулся всем корпусом к Анисимову:
– Доктор, скажи. Как на духу – чего день грядущий нам готовит? Хе-хе… Я имею в виду медицину.
– Хорошего мало.
– Ну как же, как же – столько нового оборудования покупают, – аппараты там всякие, механизмы, машины, грелки с каталками…
– Грелки с каталками – это хорошо, только на них надо уметь работать, тямой напрягаться, а для этого нужно иметь два, а то и три высших образования. Первичное – медицинское, потом медицинское углубленное, следом – какое-нибудь по части электроники, далее – по части фармацевтики и рецептов, ну а дальше – еще и еще… С меньшей подготовкой к современному оборудованию лучше не подходить.
– Что, током может ударить?
– Так ударит, что из ноздрей пузыри полезут. Словом, работать на современном оборудовании у нас некому. Понял, Шарабан?
– Верно ныне говорят: умирать не страшно, страшно – болеть.
– Я был в Москве, так видел, каких больных там привозят с инсультами, смотреть страшно… На лице – маска ужаса, из глаз льются слезы, рот смещен к одному уху, один глаз закрыт мертво, второй наоборот, должен вот-вот вывалиться, говорить человек не может, вместо речи – коровье мычание, бульканье, всхлипы. Инсульт есть инсульт, хуже инсульта ничего, по-моему, нет. Так вот, подключают парализованное тело к аппарату, начинают вводить в вены раствор. За сорок минут происходит преображение. Восстанавливается речь, глаза возвращаются на свое место, и парализованный получеловек вновь обращается в человека. Нигде такого не видел, а вот в Москве, в Боткинской больнице, видел. Вот там, Шарабан, работают спецы подготовленные, там – столица, у нас же такие специалисты не будут подготовлены никогда. Лет через двадцать пять – тридцать они, возможно, и появятся, но это будет уже без нас…
Жигунов сгреб лицо в ладонь, смял, потряс головой:
– А жаль!
Хорошо они тогда позавтракали, душевно, – такие столы и беседы такие запоминаются надолго.
– Ты, доктор, почаще угощай нас своим толстолобиком, – заявил Шарабан. – Это пожелание – от всего коллектива.
Агафоновские мюриды объявились посреди белого дня, упакованные в теплые светло-черные комбинезоны, которые обычно носят зимой дорожные рабочие, напористые, громоздкие, – один агафоновец мог накрыть собою сразу несколько никаноровцев, – громкоголосые, похожие на роботов.
Руководил ими бритоголовый здоровяк с квадратным лицом и белесым шрамом на переносице – следом кастета, приехавшие называли его Лютым.
Бригада, приехавшая с Лютым, едва втиснулась в два гусеничных вездехода, – толстокожие, плотные были ребята, предприниматель
