месте, вскидывая ноги вместе с лыжами – разогревался; потом, оперевшись на палку, взятую вместе с коловоротом, сделал рывок к Амуру, безмолвно застывшему за грядой береговых кустов.
Снег остро повизгивал под лыжами, сопротивлялся, макушки застругов, которые не обработал ветер, стеклисто потрескивали.
На льду было холоднее, чем на берегу, в окружении домов, любое, даже малое, движение воздуха пробивало тело до костей, Анисимов морщился, окутывался паром, но не останавливался.
Вчерашние следы лыж мороз хоть и притоптал, сгладил немного, а кое-где, призвав на помощь ветер, вообще присыпал снежной крупкой, все равно были видны… Пока добирался до снастей, озяб. Надо полагать, на льду мороз был градусов на десять ниже, чем в самой Никаноровке.
Снасть в первой проруби глубоко врезалась в лед, основательно обмерзла и сама стала льдом. Анисимов ногой отодвинул лыжи в сторону – нельзя было допустить, чтобы они намокли, – опустился перед лункой на колени.
– Ну-с, проверим, как там насчет «ловись рыбка большая и маленькая», – скороговоркой пробормотал он, хотя чего бормотать-то? Поздно уже. Если что-то попалось, то попалось, если не попалось, то так тому и бывать… Хотя жалко – намерзся он изрядно и досадно будет, если результат окажется нулевой.
Он аккуратно подрубил пешней леску, вмерзшую в лед, потом поддел ее снизу, стараясь, чтобы острый стальной конец не рассек синтетическую плоть, потом проломил лед в самой лунке, освободил жилку и, ощущая в себе что-то очень похожее на жажду, нетерпеливо приподнял ее.
Ничего на леске не было, подалась она легко, Анисимов вздохнул разочарованно, опустил леску и вновь начал тихонько, сантиметр за сантиметром выбирать ее. Пусто.
Он с досадой покачал головой, сплюнул себе под ноги. Уже рассвело окончательно, суровая синева почти целиком растворилась в воздухе, на смену ей пришли желтоватые, какие-то яичные краски.
Проломив лед во второй лунке, Анисимов стал вытягивать леску и из нее. Лицо его обиженно, будто у школьника, схлопотавшего двойку, утяжелилось, он пошмыгал носом – эта часть перемета также была пуста. Хотя что интересно – травяные груши были съедены, на поводках чернели только голые крючки. Значит, рыба тут есть, она интересуется закуской, а раз так, то может зацепиться губою за японский крючок. Осознание того, что однажды она обязательно станет добычей Анисимова, вселяло надежду.
Он комом сгреб снасть и сунул в мешок – разбираться с нею будет в тепле, дома, – развесит в комнате, зацепит за гвозди и протрет тряпкой. До следующего захода…
Оставалось проверить лунки второго ряда. Ковыряясь со снастью, Анисимов даже вспотел, соленые капли на холодном лбу превратились в ледышки. Он чертыхнулся, ногтями соскреб их с кожи, – не хватало еще поморозиться, а это – штука очень даже реальная при таком трескотуне, потом перекрестил лунку:
– Не подведи, родненькая.
Второй перемет не подвел, точнее – дальняя лунка второго перемета: едва Анисимов отодрал от льда леску и потянул ее вверх, то чуть не вскрикнул от боли… Тяжелая рыбина, висевшая на конце лески, рванулась с такой силой, что могла ему обрезать жилкой пальцы.
Экземпляр попался крупный, килограммов шесть, не меньше, у Анисимова даже заболело плечо, и характер рыба имела строптивый: если можно было бы уволочь человека под лед – уволокла бы.
– Тихо, тихо, тихо… – пробормотал Анисимов, окутываясь дыханием. – Не дури!
Рыба не услышала рыбака, грузно развернулась подо льдом и рванула снова. Анисимов почувствовал, что сердце у него вот-вот сорвется с места и нырнет куда-нибудь в глотку, перекроет дыхание, – и действительно в следующее мгновение дыхание было перекрыто. Анисимов закашлялся, поспешно натянул на руку меховую перчатку, потом точно так же утеплил вторую руку.
Подцепил стыковой повод перемета, чуткая рыба, реагируя на это, взбила хвостом темную глубь реки и рванулась в сторону…
– Тихо-тихо, – успокаивающе забормотал Анисимов, надеясь, что рыба услышит его, но рыба не услышала человека, продолжала беситься, хорошо, что не оборвала леску.
Было понятно, что в лунку ее не протащить – не пролезет, лунку надо расширять, обрубать края и вылавливать в воде крошево.
Хорошо, пешня у Анисимова была сработана толковым чунским зэком, у которого руки росли из нужного места, лед она рубила, как репу на огороде, только крошки летели в разные стороны, он расширил лунку без особых усилий и даже мусор вычерпывать не стал, занялся толстолобиком.
На всякий случай предупредил рыбу, словно от этого предупреждения что-то зависело:
– Не вздумай дать деру – убью!
Нашел, чем пугать толстолобого жителя Амура.
Проковырялся он, конечно, дольше обычного – боялся, что сильная рыба сорвется, но она не сорвалась, не одолела ни отечественную жилку, ни кованого крючка, – Анисимов благополучно вытащил толстолобика на лед.
Когда вытащил, то почувствовал, насколько он устал и промерз, – разве только зубы друг о дружку не стучали, а так все было, даже кости скрипели от амурской студи, на бровях и ресницах тоже скрипел лед.
А добыча была хороша – толстая мясистая рыбина с плотной мелкой чешуей. На льду толстолобик вел себя не так, как в воде, он даже подергаться себе не позволил, приподнял жаберные крышки, хватил морозного воздуха и мгновенно уснул. Даже жаберные крышки забыл опустить.
Первым Анисимова встретил старший – невыспавшийся, с усталыми припухлостями под глазами, непричесанный, – он совсем не был похож на Микулина, которого знал Анисимов, тот Микулин всегда держал себя в порядке, был образцом во всем, на него всегда можно было равняться, а здесь предстал рядовой деревенский мужичок, измученный работой и сельскими заботами…
Из мешка анисимовского торчал большой рыбий хвост, похожий на раздвоенную лопату.
– Это что? – с изумлением и одновременно с недоумением поинтересовался Микулин. Ну словно бы не знал, что Анисимов еще вчера обещал накормить народ свежей рыбой. – Где взял?
– Где взял, где взял… У реки украл. – Анисимов вытащил толстолобика за хвост из мешка. За пятнадцать минут тот успел одеревянеть. Анисимов приподнял добычу. – Заморозился быстро, так же быстро и разморозится.
Микулин удивленно покачал головой, глянул из-под руки на яркий медный таз, поднимающийся над горизонтом: солнце, похоже, нацелилось радовать сегодня людей весь день, вплоть до вечерней темноты, вновь покачал головой – хорошо все-таки тут. Проговорил негромко, довольным тоном:
– М-да, жизнь, кажется, налаживается.
Есть такой анекдот ельцинской поры. У одного мужика никак не складывалась судьба: с работы его уволили, денег нет, в доме ни крошки хлеба, жена ушла – хлопнула дверью и исчезла неведомо куда, дочь влюбилась в бродячего музыканта и умотала с ним в южные края, долг за квартиру достиг шестизначной цифры… В общем, выход был только один – повеситься.
Вздохнул
