кровная и судьбоносная связь.
– О! – живо воскликнул мистер Дэй. – Вот оно что! Вы ощущаете эту родственную связь, сэр? Чрезвычайно интересное замечание. Оно глубоко проникло в мое сердце. – Он приложил свою пухлую ладонь к груди. – Вот сюда. Тук-тук, сэр. Поверьте, – прибавил он и потряс головой, – я абсолютно серьезен.
– Не сомневаюсь, – сказал я. – Но расскажите, прошу вас, подробности. Что здесь произошло?
– Так ведь никто ж не знает! – ответил мистер Дэй. – Поэтому-то мы вам и написали. Мы долго совещались, стоит ли беспокоить настолько занятого городского человека, но все же пришли к выводу, что раз Ксавьер – ваш ближайший родственник…
– Разумеется, – перебил я эту бессмысленную речь. – Я до крайности вам благодарен за то, что вы не оставили меня в неведении. Впрочем, я бы приехал сюда в любом случае, поскольку внезапно в моей душе зародилось сильное беспокойство по поводу моего кузена.
Мистер Дэй торжественно пожал мне руку.
– Вы – настоящий человек! – произнес он. – Моя надежда на вашу помощь в данной ситуации чрезвычайна.
– Но как я должен вам помочь? – спросил я несколько растерянно.
– Вы не знаете? – Он изумительно поднял левую бровь, изогнув ее и засунув почти под самые волосы.
– Нет, мистер Дэй. Откуда мне такое знать? Я ведь не служащий здешнего розыска.
– Мы рассчитываем на вашу интуицию, сэр, на вашу внутреннюю родственную связь с дорогим всему нашему городу Ксавьером.
Он еще раз пожал мою руку, отдал мне честь и удалился.
Я долго смотрел в одну точку – туда, где пять, десять, пятнадцать минут назад находился и разглагольствовал местный полицейский; затем я поднялся и медленно двинулся к дороге.
Сам не знаю, почему я выбрал направление к реке, которую мой двоюродный брат, дьявольски хохоча, именовал «Стиксом». Впрочем, если отнестись к происходящему с точки зрения здравого смысла, вероятнее всего, я пошел таким путем исключительно потому, что дорога вела вниз и идти по ней, следовательно, было легче.
Так или иначе, я шел и шел, стараясь не впускать в свой разум ни одну мысль. Мысли эти как будто летали вокруг меня, подобно тому, как мухи летают вокруг обеденного блюда, накрытого стеклянным колпаком.
Река предстала передо мной сверкающая до ослепительности. Она несла свои неглубокие и не слишком широкие воды по веселому росчерку извилистого русла. По весне, как я знал, она делается огромной, медленной, набухает и еле-еле ползет, волоча на себе тяжелые льдины, но сейчас это было нечто жизнерадостное и юное, подобное ребенку, который бегает по лугу, временами подпрыгивая и издавая невнятные, жизнерадостные крики.
Я ступил на берег, и под ногами моими тотчас чавкнула влажная почва. Решив не обращать на это внимания, я зашагал против течения, по-прежнему изгоняя различные рациональные соображения, которые обычно бывают присущи городскому человеку.
Постепенно пейзаж словно бы захватывал меня, и я начинал ощущать себя частью этого простого, полного самых элементарных отношений мира: кто-то (или что-то) воспринимался как съестное, кто-то (или что-то) пытался захватить пространство и распространиться как можно шире; вода поила, река кормила, а солнце грело и помогало росту и ярким цветам. Поневоле я усмехнулся: можно подумать, от солнечного света моя поседевшая прядь снова сделается темной – или жизнерадостно бегущая река вновь вернет меня в юношеские годы!
Внезапно я остановился – так резко, словно споткнулся обо что-то.
Вода в реке повсюду была прозрачной, так что нетрудно было увидеть все, что лежало на дне: булыжники, обросшие мхом, шевелящиеся, словно пряди волос, водоросли, сверкающие стремительные блистающие косяки крошечных рыбок… И внезапно я увидел нечто крупное и темное; оно уже сделалось частью обитателей здешнего дна, но вместе с тем выделялось среди прочих своей необычной внешностью.
Я замер, не сводя глаз с этого массива. Тот самый ужас, что дал о себе знать в последний день работы в нашей фирме, охватил меня с головы до ног; однако сейчас он был в десятки раз сильнее. У меня онемели руки и ноги, кровь застыла в жилах, сердце замерло, опасаясь стучать, дабы этим дерзким звуком не привлечь к себе силы зла… Я боялся дышать, я боялся даже моргать, и из глаз моих, воспаленных солнечным светом и бликами воды, потекли бессильные слезы.
Там, на дне, лежал… я.
Я лежал лицом вверх. Мои волосы с широкой седой прядью шевелились вместе с водорослями, словно вечно пытались настичь их – и вечно отставали; и другие водоросли тянулись к ним, но не достигали их. Внезапно несколько длинных темно-зеленых прядей, принадлежащих какой-то неведомой подводной нимфе, оторвались и поплыли по реке – все выше и выше, и вот уже малая волна выбросила их на берег. Там они тотчас утратили свою плавную красоту и оказались просто горкой мусора. Пройдет еще пара часов, они иссохнут и растворятся в земле…
Не такова ли и человеческая жизнь – моя жизнь?
Мои руки едва заметно колыхались под волнами. Мое лицо было неподвижным, равнодушным. Широко раскрытые глаза глядели сквозь воду на солнце и видели его расплывающимся, захлестывающим небо. Мельчайшие волны ласкали мою кожу – в те минуты я физически ощущал их прикосновения…
Внезапно прозвучавший рядом со мной голос мистера Дэя заставил меня подпрыгнуть.
– Я так и знал, что вы сумеете найти его! – вскричал мистер Дэй.
Реальность жизни, реальность человеческого бытия обрушилась на меня невероятной тяжестью. Ноги у меня подогнулись, я рухнул на землю и громко, беспомощно разрыдался. Так плачут дети, когда с ними происходит нечто болезненное и для детского разума необъяснимое.
Мистер Дэй уселся рядом и дружески погладил мое плечо.
– Ну, ну, мистер Эллингтон!.. – проговорил он. – Ну, ну… Ах, какое горе вас постигло, какое горе!.. – Он качал головой и вздыхал, сочувствуя мне со всей возможной искренностью.
– Вы даже не представляете себе… – вот и все, что смог я наконец вымолвить.
– Вы же вроде как не слишком часто общались с покойным? – проницательно произнес мистер Дэй. – Впрочем, – прибавил он тотчас, – разумеется, это обстоятельство не делает ваше горе менее болезненным, не делает, мистер Эллингтон, уж мне ли этого не знать!
Я понял, что подобным образом – выражая сочувствие, – он одновременно ведет своего рода допрос, но решил не противиться. В конце концов, мне ведь скрывать нечего.
– Да, мистер Дэй, общались мы нечасто, но тем не менее наши судьбы оказывались чрезвычайно похожи, и это сделало нас…
– Так! – внезапно вскрикнул мистер Дэй, перебивая мой монолог. – Нечто подобное я и предполагал! Счастье и несчастье приходили к вам в одно и то же время, хотя зачастую и в разных формах. Ведь ровно в тот момент, когда дорогой нам всем Ксавьер Эллингтон так неожиданно утонул, ваша фирма разорилась, а вас в числе прочих работников выставили на улицу, не так ли?
Я замер, уставившись на него полными слез и вместе с тем растерянными глазами. Как оказалось, мистер Дэй, несмотря на свой откровенно деревенский облик, отлично умел добывать нужные ему сведения.
– Это так, мистер Дэй, однако я не вижу связи…
– Связи с гибелью вашего брата здесь, разумеется, никакой нет, – тотчас же сказал мистер Дэй. – И никто вас ни в чем, упаси боже, не обвиняет. Я говорю лишь о том, что вы… – Он мельком посмотрел на покойника, лежавшего на дне реки. – Вы с Ксавьером на удивление между собой похожи. Словно не кузены, а близнецы, сэр, надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду! И почему-то я подумал, что и судьбы ваши должны быть сделаны, что называется, из одного и того же теста. В конце концов, – заключил он, – все истинные родственники таковы!
Тело моего брата было извлечено несколькими работниками, которые явились сюда спустя полтора часа. Мистер Дэй деловито руководил их трудами и давал различные указания – как держать и куда нести. Почему-то мне всё думалось, что, едва лишь тело Ксавьера окажется на берегу, он, как и те водоросли, утратит свою подводную красоту, увянет, превратится в разлагающуюся плоть, которая через пару часов просто уйдет в песок… Я попросил дозволения покинуть это место, и мистер Дэй, разумеется исполненный глубочайшего сочувствия к моему горю, мгновенно отправил меня домой.
Следующие дни прошли в заботах – впрочем, большую часть их взяли на себя местные господа, которые, как выяснилось, были глубоко привязаны к моему брату. Они выражали мне сочувствие и по-настоящему обрадовались, когда я сообщил, что намерен поселиться в нашем наследственном доме и даже научиться рыбачить.
Ради последнего я выписал из книжных магазинов некоторое
