подробного изучения».
После подобного заявления он перешел к критике уже не художественного сочинения, а научных работ, связанных с трехиглыми колюшками, и в его статье немало суровых осуждений досталось и различным исследователям!
Полная негодований статья неизвестного ругателя всего и всех была оборвана, поскольку дед определенно ею не заинтересовался: он сохранил лишь вымышленную историю, написанную неким Коннором Эллингтоном.
Кем приходился этот Коннор Эллингтон нашему семейству – и по сей день является для меня загадкой, но, впрочем, не существует ни малейшего сомнения в том, что изначально деда в первую очередь заинтересовала именно фамилия человека, написавшего эту «рыбью» историю. Имеется также вероятность, что автором текста все-таки являлся мой дед собственной персоной, по какой-либо причине решивший скрыть свое истинное имя под таким более чем странным «псевдонимом».
Несколько мест в этом рассказе были обведены толстым красным карандашом – очевидно, они имели какое-то особенное значение, которое, впрочем, так и осталось для меня неизвестным).
* * *
Ксавьер Эллингтон приходился мне кузеном (так начиналось повествование). Следует признать, что нас никогда не связывали глубокие дружеские отношения; говоря по правде, несмотря на довольно близкую родственную связь, мы оставались в сущности чужими людьми. Я редко навещал его, живущего в деревне. Впрочем, следует отдать должное хотя бы моим попыткам, пусть нечастым и лишенным энтузиазма, поддерживать родственную связь, поскольку Ксавьер не навещал меня никогда. «Город, – говорил он, – уж точно не для меня. Если уж быть прямолинейным и высказывать все как есть, то город производит на меня весьма тошнотворное впечатление. Уж прости меня, дорогой родственник, но, если у тебя вдруг возникла необъяснимая охота повидаться, приезжай-ка лучше ты ко мне в деревню, и я отведу тебя к реке Стикс». После такого высказывания он откидывал назад голову и, тряся чрезмерно крупным кадыком, принимался неуважительно хохотать.
Ирония заключалась в том, что река, омывающая их деревню и приносящая столь необходимую для человеческой и животной (не говоря уж о растительной) жизни влагу, в действительности именовалась Стисс, однако знатоки древней мифологии нарочито изменяли в своих разговорах ее имя, полагая шутку чрезвычайно остроумной и занимательной.
Хоть мы с двоюродным братом и были ровесниками, однако ж я, в отличие от него, получил подходящее для практической работы образование и много лет трудился в недурной (впрочем, небольшой) фирме по производству металлических изделий, таких, как гвозди, шурупы, болты и прочий необходимый при ремонтах материал. Я гордился своим делом и считал, что действительно приношу пользу другим людям. И разве не в этом цель человеческого существования?
Кузен мой, в полную противоположность мне, совершенно не интересовался подобными вопросами. Он получил в наследство небольшой дом, где и проживал всю свою жизнь. За все минувшие годы он ни разу не потрудился сделать в собственном жилище хотя бы минимальный ремонт! Питался он преимущественно рыбой и теми плодами, что росли на его участке. Убогие денежные средства приносили ему случайные подработки – то помощь соседям по ремонту в домашнем хозяйстве, то продажа пойманной рыбы на здешнем базаре, который открывался всего лишь два раза в месяц.
Таким образом, хотя мы являлись родственниками и ровесниками, все же оставались абсолютно чуждыми друг другу. Но поскольку обстоятельства не вынуждали нас общаться друг с другом, когда подобного желания не возникает, оба мы вели ту жизнь, которая нас устраивала, и не сильно переживали из-за родства. В частности, мы, как мне припоминается, ни разу не поздравляли друг друга с днем рождения.
Однако какая-то внутренняя связь – ее можно назвать связью судьбы – все же нас объединяла, как бы мы ни старались это отрицать. Так, у нас в один и тот же год появилась в волосах седая прядь – возмутительно рано, учитывая всего лишь тридцатичетырехлетний возраст. Оба мы одновременно перестали употреблять в пищу свиное мясо, поскольку от таких блюд начинало перекручивать желудок и нас буквально корчило от боли – сказалось болезненное возрастное развитие организма.
В одно и то же время произошла у нас и попытка устроить семейную жизнь, иначе говоря – вступить в брак с молодыми особами, которые, как нам представлялось, вполне подходили для этого. Однако все рухнуло в единый момент и сходным образом: девицы внезапно испытали сильнейшее разочарование и довольно грубо разорвали помолвку. Следует ли упоминать о том, что эти разрывы помолвок случились у меня и кузена Ксавьера в один и тот же год, с разницей всего в пару месяцев! Иначе говоря, хоть мы и шли по жизни разными дорогами, сами эти дороги проложены были рукой Высшего Создателя определенно параллельным курсом.
Когда нам исполнилось тридцать восемь лет, произошла катастрофа. В такое трудно поверить, но в те дни я куда больше переживал за своего двоюродного брата, нежели за себя самого.
Наша фирма, работе в которой я отдал больше пятнадцати лет, разорилась буквально за месяц. Произошло это из-за перепроизводства и появления конкурентов, у которых имелись гораздо более современные станки, выпускающие, как уверяли рекламодатели, куда более качественную продукцию. Таким образом наши сотрудники, которые вкладывали в качество работы исключительно собственное умение и добросовестные старания, оказались выброшены на улицу. Те, кто помоложе, отправились искать новую работу; некоторые даже попытались устроиться в ту самую фирму, которая нас погубила!
Что касается меня, то я первым делом подумал о своем кузене. По всей видимости, лицо мое было искажено такой гримасой ужаса, что это повергло в шок даже моих – не менее моего пострадавших – коллег. Некоторые из них принялись трясти меня за плечи, кто-то подал воды, а руководитель нашего отдела сильными движениями гладил меня по спине и бормотал: «Все уладится, все уладится, главное – здоровье».
После этого тяжелого дня мы все разошлись кто куда и больше никогда не встречались.
На следующее утро я получил телеграмму, в которой говорилось, что мой кузен непостижимым образом исчез. Телеграмма, посланная местным полицейским, содержала вопрос: не ко мне ли он отправился? Его не могут найти уже третий день, а ведь до сих пор он каждое утро неизменно появлялся на улицах, приветливо здоровался с местными жителями – и вообще представлял собой, что называется, ежедневно зримую фигуру. Так не в город ли он уехал, никому не сообщив о том ни слова?
Я тотчас собрал те немногие вещи, которые были мне по-настоящему нужны в ежедневном обиходе, и выехал к кузену в место его обиталища.
Ничто не изменилось в доме моего кузена – он оказался ровно таким, каким и оставался в моей памяти, только краска на стенах облезла еще очевиднее, да сундук, в котором навалены были какие-то старые, ненужные вещи, сделался еще чернее, и пыль, что лежала поверх него, впиталась в древесину еще глубже.
Я тотчас же принялся чихать и кашлять – от этой пыли поднялась аллергия, пропитывавшая мою кожу и легкие. Чесалась щека, потом зачесался подбородок, и я побыстрее вышел на свежий воздух. Даже и не знаю, как здесь ночевать! Не поискать ли мне какое-нибудь съемное жилище? Я покачал головой, прекрасно понимая, что в деревне, подобной любимому малому отечеству моего брата, никакого «съемного жилища» не отыщешь: чужаки не имеют обыкновения приезжать сюда.
Я распахнул все окна, вынес на двор наиболее развалившиеся и воняющие предметы (начиная с сундука), и некоторое время сидел посреди двора на стуле и курил, желая успокоиться и набраться необходимых сил.
В этот самый момент возле двора объявился местный полицейский. Его звали Джордан Дэй, он был невысоким, исключительно полным, но вместе с тем обладающим способностью стремительно и на удивление ловко перемещаться.
– Мистер Эллингтон, если не ошибаюсь? – проговорил он, прикладывая пальцы к козырьку.
Я привстал и отвесил ему вежливый поклон.
– Моя фамилия Дэй, – представился полицейский. – Это я отправил вам телеграмму. До крайности благодарен вам за то, что прибыли сюда так быстро.
Я не стал рассказывать ему о том, что у меня в любом случае не оставалось никаких иных вариантов, ведь работы больше нет и платить за квартиру, которую я снимал на окраине Литл-Комптона (так назывался город, где работала наша фабрика), я больше не в состоянии.
– Разумеется, меня серьезно беспокоит судьба моего брата, – произнес я совершенно искренне. – Я называю его братом, мистер Дэй, потому что мы не только близкие (и единственные, насколько мне известно) родственники, но и ровесники. Между нами несомненно существует определенная
