смог.
— Вот, товарищ следователь. — говорю я. — Наш добрый капитан. Всегда придет на помощь. Бескорыстно. В отличии от остальных. Надо же додуматься, — я перешел почти на крик, забыв обо всём. — Показать, как вручную, получить доступ к работающему реактору!?!?
— Но я запретил ей туда ходить! Строго запретил! — чуть не плакал Вадим.
— Красавчик! А ещё и заботливый! Когда нашёл её тело, перетащил его в отсек охладителя!
По помещению прокатился изумленный вздох.
— Хоть кто-то из вас, товарищи помощники, задался вопросом?! Почему?! Почему она это сделала? Зачем идти за предел? Зачем бежать…
Мои слова гремели где-то вдали. Следователь стоял на том же месте, где я встретил её тогда, в начале полета. Осознание, будто заставило падать меня с большой высоты. Слова пропали. Зачем бежать по коридорам корабля, если некуда бежать. Зачем бежать через события, если убежать нельзя. Если все они плод одной и той же силы. Зачем пытаться, если чувство пустоты всегда с тобой, если черная меланхолия никуда не уходит.
Если аккрециозию не победить.
Ни в переживаниях жизни, ни в мышлении, ни убегая в круговерть дел и забот. Нигде. Только за пределом.
Слова мои еще звучали. Я медленно оседал на пол, посреди гостиной. Конечно, я был к ней ближе всего и не увидел того, от чего мучился сам. В ясном воспоминании я вновь смотрел на неё. В этой гостиной. Взгляд, молящий о помощи, который я не увидел.
Пустота излилась, черной удушающей болью.
Она всё это время была рядом. А я, уйдя в себя этого не увидел. Оставшись одна, Лиля захотела решить проблему радикально. Пан или пропал. Пазл сложился. Все теперь было неважным.
В гостиной воцарилось молчание.
Олег прервал его первым, обратившись к следователю
— Они были близки. — сказал он сочувственно. — Мальчик просто переживает. Всё в порядке. Он отойдет. Нужно время.
За ним эту позицию подтвердил Фадин, закончив бронь. А за ними и все остальные.
* * *
Из-за всплывших подробностей нас оставили на корабле ещё на пару дней. У Вадима и Коли начались проблемы. Олег похлопотал за последнего. Улик против него не нашли. Пылаев обходил меня стороной. Остальные просто не замечали.
Я шлялся по коридорам прибитый осознанием чудовищной правды. Снедаемый чувством вины. Бродил по закоулкам, каждый раз возвращаясь в наши с ней воспоминания. И каждое из них теперь выглядело иначе.
Под правильным углом все вставало на свои места.
Корил себя за то, что не видел. За то, что не учёл.
Свежая, тяжелая болезненная мысль разрывала мне сердце. Хотелось выть. Сам не заметил, как забрел в тоннели, на место последнего шабаша Лены и Лиды.
После себя они оставили мусор. Разбросанные голграфические, разряженные свечки валялись тут и там среди луж и каких-то зеленоватых водорослей. Оказался словно на болоте. Всюду была дымка, подсвеченная аквамариновым светом технических огней.
Спичка непривычно молча. Был гулок и тих. Я остался совсем один.
Среди мусора я упал на колени и долго сидел так, слушая как где-то далеко капает вода. Как искрятся лужи в свете огоньков. Как дрожит последняя свечка на полу. Фотосфера надомной не светила. Висела черным шариком. В совсем безлунной ночи на болоте.
Не кори себя.
Эти слова пришли не мыслью. Не образом даже. Эти слова пришли нежным, утешающим чувством. Ощущением столь мимолетным, столь легким, эфемерным, что казалось я ничего не ощущал вовсе. Но оттого, столь ясным было послание.
Звонкий весенний ручей талой воды. Ледяной, бодрящий. Мне кажется, что от этих слов я зашелся румянцем.
Я замер. Вслушиваясь в свои чувства. Ничего больше не нашел, только капли воды вдалеке. Сквозняк тоннеля пахнуло металлом. Свежей кровью.
Она смотрела на меня с высока, бледной, светящейся луной. Свечка последняя, передо мной, мерцая погасла. Стало темно. Тут мы встретились с нею взглядом. То что еще мгновение назад казалось темнотой, окутавшей меня, стало ковром из перьев. Не было луж, сизой сонной дымки. Сквозняка и тишины.
— Прочь, навязчивая мысль.
Ее черные глаза будто светились. От серебра несло холодом. Я безучастно смотрел на свои руки. На свечку-малышку в виде черной таблетки.
Мы не в скольжении. Осторожно подсказал мне голос разума.
Медленно я поднял лицо, осознание разливалось ужасом в моей груди. Она улыбнулась мне навстречу.
— Почему ты называешь меня мыслью?
Она спросила. Вопрос этот не прозвучал. Но вновь окутал меня чувством. Далеким перезвоном колоколов, разносящимся над широкой рекой. Прохладой в тени. Домашним уютом. Она говорила мной на языке моих ощущений. Доставая для слов то, что было пережито мною давным-давно.
Все эти воспоминания были из дома. С Дубовой Теснины.
Крик застрял у меня во рту. Я попытался отскочить, бежать. Но поскользнулся и безвольно упал в лужу. Придавленный ужасом смотрел на неё не мигая, приподнявшись на локтях. Мысли метались безумно, и в миг испарились. Оставив звон пустоты.
Мифиида уменьшалась, ковер перьев распался, став крыльями. Она медленно уменьшалась став, чуть ниже меня. Шесть крыл раскрыла, потянувшись, сложила их за спиной.
Все такая же. Невесомая и призрачная, босоногая. Она стояла, едва касаясь воды. Камни светились, рассыпая блики по лужам.
— Кто ты?
— Ты знаешь. — сказала она далеким ветра вздохом. — Я тебе уже говорила.
— Мифиида.
— Мне нравится это имя. — сказала она далеким раскатистым летним громом. — Ты звал меня, и я пришла. Назвал и я появилась.
В моей голове, до того пустой, крутился хоровод образов, мыслей, воспоминаний. Машинально я схватился за вмятину на лбу. Пытаясь осмыслить происходящее. Существа, что нашли нас в лесах, что подарили нам наше, человеческое измерение. Это, это была она? Богиня во плоти. Та, что пряталась в тенях, что была рядом. То не было чувством, как таковым. Но, это чувство было вызвано её присутствием. Близость с ней породила аккрециозию.
Незримым прикосновением, она расчесывала, приглаживала мои спутанные мысли. Нежностью отзывалось во мне, то как касается она моего воспаленного сознания, заставляя круговорот образом утихомириться. Вернуться в русло разума. Стать вновь полноводной, спокойной широкостепенной рекой.
Она будто бы всем своим естеством, была мелодичным переливом. Мелодией. Песнью. Успокаивала меня, напевая, вносила ясность и безмятежность.
В напевах её, купаясь в лучах света вновь закружились образы, теперь легко и непринужденно, в парящем танце над водной гладью. Все это пришло сразу, единым переживанием ставь тут же понятным.
За какое-то мгновение она поведала мне слишком много. Слишком много произошло.
Она рассказала мне о том, что она не богиня. Что она и её сестры, ткут сюжеты — убежища духа. Создают полотно того, что в последствии
