пошел в комнату, где спали пятеро наших детей, лег на свою постель и блаженно растянулся. Через несколько минут, вымыв посуду, в спальню вошла Савитри. Она села на край постели и как будто хотела что-то сказать мне, но молчала, наматывая край сари на палец. Дети мирно спали.
— Знаете что… — промолвила наконец Савитри.
В эту самую минуту решился и я. Я привлек ее к себе и, глядя в глаза, спросил:
— Знаешь ли ты, как я люблю тебя, Савитри?
Она в замешательстве смотрела на меня и молчала. В это время заплакал малыш, Савитри наклонилась над ним, побаюкала и, снова сев рядом со мной, с улыбкой сказала:
— Что это вы?..
Во мне бурлила радость.
— Ты ничего не ответила. Скажи! Скажи тоже!
Савитри подсела ближе.
— Верно, бабу, — заговорила она с запинкой, — вот уже неделю думаю, как вам сказать…
— Ну, так что же? — ободрил я ее. — Чего боишься? Я вот стеснялся сказать, как я люблю тебя, но сказал. Скажи и ты, что таишь в своем сердце. Скажи: «Знаете ли вы, как я люблю вас?» Не бойся, скажи!
Она посмотрела растерянно:
— К чему такие слова? Как в дурацких фильмах… Я вовсе не это хотела вам сказать…
— Ну скажи, — повторил я.
Еще минуту она молчала. Потом, посмотрев наверх, подняла указательный палец и проговорила:
— Достаньте, пожалуйста, люльку с чердака… Я пыль с нее вытру…
— Вот так да! — удивленно заметил я, поднимаясь по приставной лестнице. — С такой просьбой нужно было столько мямлить… — продолжал я, доставая старую люльку. — Ты, конечно, хочешь, чтобы нигде в доме ни пылинки не было… — Вдруг меня словно током ударило, и я чуть не свалился с лестницы. — Ох, в самом деле? Опять? — завопил я.
Савитри с улыбкой наклонила голову.
Я стал медленно спускаться по ступенькам. Спустившись, поглядел на Савитри, на спящих детей, снова на Савитри. Она нежно погладила меня по плечу.
Я чуть не отбросил ее руку, но справился с собой. Савитри улыбнулась. Я попытался ответить ей улыбкой, но не смог.
Перевод З. Петруничевой.
ГОРЬКАЯ ПИЛЮЛЯ
1
Шрихари Рао проснулся оттого, что ослепительные лучи утреннего солнца светили ему прямо в лицо. Он поспешно вскочил с кровати и ринулся на задний дворик, рассыпая по пути зубной порошок из коробки, захваченной им на веранде. «Наверное, опоздаю на экзамен. Вот ведь — как нарочно, когда надо рано вставать, снится такой сладкий сон. А экзамен-то самый трудный — по математике. Опоздаю на полчаса — в зал не пустят…» Подгоняемый этими мыслями, Шрихари быстро почистил зубы, прополоскал рот и, вытирая лицо концом дхоти, пошел на кухню.
Его старшая сестра, сидевшая перед жаровней, подняла голову:
— Тебе уже пора?
— Сколько времени? — раздраженно откликнулся Шрихари.
— Будильник сломался, а ручные часы у мужа, он уже ушел. Кажется, половина восьмого. Молочник еще не приходил. Муж сердился, что к кофе молока не было… А тебе сварить кофе?
Ничего не ответив, Шрихари схватил висевшую на крючке рубашку и стал торопливо ее натягивать. Из-за спешки старая хлопчатобумажная рубашка порвалась еще больше. Но он не обратил на это внимания, надел сверху старый пиджак лилового цвета и положил в карман ручку. Затем Шрихари молитвенно сложил руки перед изображением Венкатешвары Свами, висевшим на стене над дверью, и выскочил на улицу. Он прибежал на автобусную остановку совсем запыхавшийся и стал нетерпеливо высматривать автобус.
На остановке стояло человек десять, все они то и дело смотрели на часы. И у всех часы показывали разное время — от двадцати минут восьмого до без четверти восемь.
Шрихари волновался все сильнее. Жаркое утреннее солнце палило нещадно, по лбу его струился пот, заливая глаза. Мысли об экзамене не выходили из головы. Шрихари было тридцать шесть лет. В таком возрасте не очень-то приятно держать экзамены. Но, сдав их, он мог надеяться на прибавку к жалованью, а получал он всего семьдесят рупий в месяц. Довольно убогую квартиру Шрихари снимал в пригороде, далеко от работы, и все-таки платил много.
Шрихари работал в конторе, там у него был свой стол, весь ободранный и в чернильных пятнах. На столе громоздились пачки грязно-серых бумаг. Подрядчики, приходившие по своим делам в это учреждение, нередко кружили вокруг стола Шрихари, надеясь, что обещанное вознаграждение побудит его быстрее подать начальнику их бумаги. Но Шрихари подавал дела только в заведенном порядке, не прельщаясь никакой мздой, и посетители, с досады обозвав его «дурачком», обращались к другим чиновникам. Начальник относился к Шрихари доброжелательно. Нередко, будучи в хорошем расположении духа, он говорил: «Ну что, Шрихари? Четверо деток у тебя да старуха мать… Из семидесяти рупий жалованья пятнадцать платишь за жилье… Как же это вы ухитряетесь протянуть месяц на остальные деньги?» Случалось — но очень редко, — Шрихари расстраивался, когда вот так выставляли напоказ его бедность, и, опустив голову, прятался за свои бумаги. Но чаще он только конфузливо улыбался. Начальник отходил, похлопав его по плечу, но иногда с досадой восклицал: «Милый ты человек! Все улыбаешься! Послушайся моего совета. Уж если тебе в свое время не удалось окончить школу, то подготовься сейчас и сдай экзамены на аттестат зрелости. Тогда я постараюсь что-нибудь сделать для тебя». Шрихари понимал, что, имея аттестат, он сможет получить повышение в должности, прибавку к зарплате, может быть, рупий двадцать пять — тридцать в месяц. Эта радужная надежда заставила его наконец решиться. Он продал кольцо, заплатил за право держать экзамены в колледже соседнего города и сообщил об этом начальнику. Готовился Шрихари по учебникам своего старшего сына. Первые два экзамена — по английскому и телугу —
