Бензином опасно, при искусственном освещении. Пожалуй, на моторе можно… Надо попробовать…
Эту ночь Джаспер не спал вовсе, но Эйлин, сидя возле него в мягко катившем моторе, скоро перестала видеть темную ленту дороги и черную реку изгородей. К полуночи выплыла на небо луна, в третьей четверти, и задремавшей Эйлин грезилось, будто они мчатся в открытое море на крылатом корабле, и навстречу им несется луна, но странно! — нисколько не увеличиваясь. Она вздрогнула, проснулась и, к удивлению своему, увидала, что на дворе белый день, и с моря надвигается косой дождик с туманом.
— Идет! — сказал Джаспер, указывая на что-то поблескивавшее вдали, под ними.
Оба разом привстали в моторе, вглядываясь в отдаленное пятно дыма, темнившее тонкий туман.
— Он идет в Соутгэмптон, — сказал Джаспер, делая отчаянные усилия над собой, чтобы остаться спокойным.
ЭПИЛОГ
ВЕЛИКИЙ ПЛАН
Вечером в этот день Эйлин и Джаспер обедали на борту «Напыщенного» (Bombastie), представлявшего собою последнее слово трансатлантического судостроительства. Это был тот самый пароход, который первый перед чумой увез с собой в Нью-Йорк беглецов из Англии. «Напыщенный» не оправдал своего имени: он без всякой помпы удрал из Соутгэмптона и больше чем с год не возвращался. И в поведении толпы тихих серьезных людей, собравшихся в его раззолоченном салоне, ничего напыщенного не было. С глубоким вниманием слушали они повесть двух запыленных и довольно-таки плохо одетых гостей, приехавших встретить их издалека, на велосипедах. Они пришли не как завоеватели, но как друзья.
— Но что же это, однако, — вдруг перебила себя Эйлин. — Мы все сами рассказываем, — а, ведь, мы хотим, знать про вас.
До тех пор странно спокойная, она вдруг заметила дефекты своего костюма. И сразу на нее нахлынули старые ассоциации мыслей. Всего каких-нибудь полтора года назад она сидела вот в таком же пароходном салоне, окружения толпой вздыхателей и поклонников, аристократка, дочь знатного рода. И для всех была недоступной, словно поставленной на пьедестал. Теперь же она никому не казалась недоступной; она была такая же, как окружавшие ее мужчины, не больше и не меньше. Она невольно взглянула на свои руки, с которых ей еще не удалось смыть черных масляных пятен.
Джасперу не меньше Эйлин хотелось услышать каким чудом спаслись все эти мужчины, неожиданно посетившие их, но он сдержал нетерпение и сперва рассказал свою повесть. Он знал, что так его любопытство будет полнее удовлетворено и что удобнее слушать людей, которые сами уже не задают вопросов.
* * *
Он сидел теперь за длинным столом, после завтрака, в котором в числе приправ фигурировала и давно невиданная соль.
— Ну-с — начал американец, сидевший во главе стола, обращаясь к Эйлин, — может быть, мы и вправду поступаем эгоистически, осыпая вас вопросами, а сами ничего не рассказывая, но не забудьте, что мы должны уяснить себе положение. Перед нами большое дело.
— Но как вы добрались сюда? Как это вышло, что вы все уцелели?
— Об этом лучше спросите вот того доктора. Он ваш соотечественник: он попал в самую гущу и знает историю микроба чумы так же детально, как историю Англии.
Доктор, бородатый господин с серьезными глазами, поднял голову и усмехнулся.
— Ну это вряд ли. История этого микроба надеюсь, так и останется неизученной. Его никто не изучал под микроскопом — нам всем было не до того, — а теперь, надо думать, бацилла этой чумы — если только это была бацилла — сама себя съела. Но, ведь, вас не это интересует, а тот быстрый и губительный для человечества круг эволюции, который она совершила. Судя по тому, что вы рассказываете, я думаю, она уже и в Англию пришла ослабленной. У вас на Западе люди, по-видимому, больше умирали от истощения и от недостатка разумного ухода.
На минуту он задумался, затем продолжал:
— В Америке заболевали одинаково и мужчины, и женщины. Среди мужчин процент заболеваний был больше, но, все-таки, переболела и половина женщин. Но умирали далеко не все. Очевидно, бацилла потеряла силу — или, может быть, вступила в новый период развития, уже не пагубный, а благодетельный для человека. Что мы знаем об этом?… Мир бесконечно малых так же скрыт от нас, как и великий мир, частицу которого мы составляем…
— Как бы то ни было, — продолжал он уже веселее, — в Америке симптомы болезни были иные, чем в Старом Свете, судя по описаниям. В Англии паралич, по-видимому, длился не долее сорока восьми часов и кончался смертью; в Америке смертельный исход был редок, но зато в некоторых случаях болезнь длилась до шести месяцев. Это был так называемый «парезис». Больной был в полном сознании, но не в силах двинуть ни рукой, ни ногой.
— Этот парезис многих научил думать, — вставил сосед доктора, американец. — Я, например, имел четыре месяца свободного времени, чтобы уяснить себе свой взгляд на жизнь.
Доктор задумчиво кивнул головой. — Америка изменилась не меньше Англии, — продолжал он, — но в другую сторону. Ну-с, вы понимаете, заболевали не все; процентов десять оставалось, чтобы ухаживать за больными…
— И добывать пищу, — подсказал другой.
— Ну, и времячко было! Никогда мы его не забудем, — вздохнул третий.
— Я думаю! Еще бы! — подхватили другие.
— Разумеется, вся машина остановилась, — продолжал доктор — и даже, когда мы стали оживать, пришлось прежде всего думать о том, как бы прокормиться.
— Если б не это, мы давно были бы здесь, — вмешался молодой человек. — Мы все чувствуем себя как бы виноватыми перед Англией и Европой, но ничего не поделаешь — только недели три назад удалось освободить достаточное количестве людей, чтобы набрать экипаж корабля.
— Да, теперь нам все понятно, — помолчав, сказал Трэйль, — но нам и в голову не приходило, что в Америке могут быть живые люди. Мы думали, что иначе они бы как-нибудь прислали нам весточку. Все забываешь…
— Мы пробовали — и каблограммы посылали, и депеши по беспроволочному телеграфу. Месяцами стучали по клавишам, ответа не было. Мы думали, у вас тут все вымерли. А, все-таки, решили добраться до вас и проверить…
— Ну, теперь мы можем обрадовать Эльзи, — говорила
