читал нам во время короткой прогулки во дворе. — Теперь они запрещают даже шутить.
В газете была помещена передовая, которая увещевала читателей не рассказывать анекдотов, которые могли бы ослабить моральный дух нации.
На самом деле мы уже слышали рассказ одного из охранников о том, как в деревне Мансурия, расположенной совсем недалеко от моей фермы, полицейский хотел арестовать человека, который допустил критические высказывания в адрес режима, однако жители воспротивились этому. Через час деревня была окружена полицией и бронетранспортерами. В центре деревни был установлен переносной столб для порки. Все мужское население деревни получило по сто плетей, а нескольких зачинщиков этого бунта арестовали и увезли. О них больше ничего не слышали.
Наконец нас снова перевели на четвертый этаж, и начальник тюрьмы объявил по радио, что в тюрьме восстанавливаются прежние порядки. Снова потекли недели и месяцы. Два-три раза в неделю я писал письма Вальтрауд и более или менее регулярно получал ответы. Эти письма успокаивали меня. Она писала, что чувствует себя хорошо и надеется, что с окончанием войны нас могут освободить. Мы оба старались морально поддержать друг друга, выражая оптимизм, который не всегда отражал действительное настроение.
Радио и газеты были полны сообщений о том, как хорошо арабы контролировали положение. Они проводили встречи, экономические конференции и пресс-конференции на всевозможных уровнях. ОАР получала моральную и материальную поддержку почти от всех стран мира. Скоро жестокий агрессор будет поставлен на колени. Создается новая, более современная армия, которая возьмет реванш. Ни одно израильское судно больше не войдет в Суэцкий канал. То, что было захвачено силой оружия, может быть возвращено только силой оружия.
Газеты сообщили, что маршал Амер покончил жизнь самоубийством. Тут же приводились опровержения слухов о том, что он был убит по приказу президента. Постоянно цитировалось медицинское заключение о смерти Амера. Само это навязчивое цитирование заставляло усомниться в официальной версии. Под крупными заголовками было объявлено об аресте начальника разведки Салаха Насра и его ближайших помощников, среди которых был и наш друг Хасан Алеш. Вся вина за поражение, которое официальная пропаганда называла «неудачами», была возложена на них. Они, мол, фальсифицировали разведывательную информацию, тратили казенные деньги на свои собственные нужды и даже пытали невинных граждан.
Однажды утром в начале ноября меня вызвали в административный корпус тюрьмы. Там я увидел своего немецкого адвоката Краля-Урбана, который заявил мне:
— У меня для вас очень хорошие новости, Вольфганг. Я уже говорил вам о том, какие усилия предпринимаются для вашего освобождения. Поистине гигантские усилия! До настоящего времени египтяне наотрез отказывались это обсуждать, но теперь они в принципе согласились освободить вас, и это может произойти очень скоро.
— Когда вы говорите обо мне, я полагаю, что вы имеете в виду и Вальтрауд, — только и мог сказать я.
— О, конечно! С вашей женой вообще нет никаких проблем. Ее срок почти истек. Вполне возможно, что вы будете освобождены по медицинским основаниям и депортированы в Германию.
— Самое главное — выбраться из этой проклятой страны.
— Это вам удастся, можете быть уверены.
— А как насчет Виктора и других?
— Тут я не уверен, но, насколько я знаю, они тоже должны быть освобождены.
Вернувшись в первую зону, я немедленно сообщил эту новость своим израильским друзьям.
— Хочется верить, что ты окажешься прав, — с явным скептицизмом ответил Виктор. — Мы слишком часто слышали о грядущей амнистии, помиловании и тому подобное. После четырнадцати лет заключения мне трудно на что-то надеяться.
— Но это не слух, Виктор. Это почти определенно!
— Будем надеяться. Поживем — увидим.
Выражение лица, с которым он сказал это, заставило меня пожалеть о том оптимизме, с которым я преподнес эту информацию.
Уже на следующей неделе я стал замечать явные перемены в отношении ко мне тюремщиков. Неожиданно я стал для них очень важным человеком и даже тон их обращений изменился. Но больше ничего не происходило, и меня стали одолевать сомнения. Наступило Рождество 1967 года, и мне разрешили свидание с Вальтрауд. Наша встреча проходила в кабинете заместителя начальника тюрьмы Юсуфа Тимраза и продолжалась два часа. Вальтрауд была одета в простое белое платье, которое носили все женщины-заключенные, но мне она показалась более прекрасной, чем когда-либо. Она отпустила длинные волосы и выглядела значительно моложе, чем я запомнил ее в момент нашего расставания. Мы обнялись и долгое время стояли молча. Юсуф Тимраз и сопровождавший Вальтрауд директор женской тюрьмы подполковник Мухаммед Субхи деликатно отвернулись.
Мы с Вальтрауд сели рядом на диван и стали говорить по-немецки, рассказывать о нашей тюремной жизни, стараясь смягчить картину и говорить главным образом о том, что было приятного и забавного, иронизировать над тем, как все глупо организовано у египтян. Однако скоро мы перешли к тому, что прежде всего занимало нас в тот момент, — к возможности освобождения. Я старался говорить оптимистично, выражал полную веру в способности Краля-Урбана и твердую уверенность в том, что наши израильские друзья делают все возможное для нашего освобождения.
Спустя три недели, 14 января 1968 года, меня вызвали в тюремный госпиталь, где у дверей кабинета главврача я столкнулся с Виктором и Филиппом. Они возбужденно рассказали мне, что нам предстоит пройти медицинскую комиссию, которая должна дать рекомендацию о нашем освобождении по здоровью. Роберт должен быть освобожден по другим причинам, так как он уже отбыл четырнадцать лет из своего пятнадцатилетнего срока.
Первым вызвали меня. За столом сидели доктор Камаль Ассем, главный медик административного отдела тюрьмы, и еще два незнакомых мне врача. У меня только спросили имя, и затем без всякого осмотра доктор Ассем стал диктовать медицинское заключение, из которого следовало, что у меня обнаружился рак в терминальной стадии, а также тяжелое сердечное заболевание и мне оставалось жить максимум три месяца, в связи с чем рекомендовалось освободить меня по медицинским причинам. Без каких-либо расспросов меня отпустили.
Я ждал в приемной, пока Виктор и Филипп прошли ту же самую процедуру. Втроем нас, раковых и сердечных больных, провели в кабинет начальника тюрьмы. Абдалла Амара, улыбаясь до ушей, сообщил нам, что у него уже есть документы о нашем освобождении, но пройдет еще несколько дней, прежде чем подойдет приказ о нашем фактическом освобождении. Несколько дней обернулись тремя неделями, и мы уже стали опасаться, что произошел какой-то серьезный сбой. Наконец 3 февраля 1968 года меня вызвали в кабинет помощника начальника тюрьмы. При моем появлении он встал из-за стола, вышел ко мне навстречу и пожал мне руку.
— Поздравляю! — сказал он с фальшивой улыбкой. — Вы свободны! Сегодня вечером вы вылетаете
