к юноше, который был моложе его старших сыновей. Томас воображал, как они передают дневники своему начальству, среди которого непременно окажется тот, кто найдет им применение. Он воображал, как гуляет по улицам Лугано с Катей в неизменном строгом костюме, а люди столпились в дверях магазинов и показывают на них пальцами.
Когда они с Катей встретились с его адвокатом Хайнсом, который прибыл из Мюнхена в Швейцарию, они говорили только о возможности конфискации нацистами их дома. Было условлено, что Хайнс постарается этого не допустить, а еще заберет бумаги из его кабинета, включая письма и рукописи, чтобы хранить в своей конторе.
В конце разговора Томас решился заговорить о чемодане. Расспросив Голо о роли шофера в этой истории, Хайнс пообещал навести справки.
Неделю спустя раздался телефонный звонок. Это был Хайнс.
– Ваш чемодан у меня. Вот он передо мной. Что мне с ним делать?
– Как вы его достали?
– Это оказалось несложно. Некоторые вещи в Мюнхене не меняются. Чиновники всегда остаются чиновниками. Я просто пожаловался на задержку посылки, они тут же раскаялись и до сих пор не могут объяснить, почему посылку не доставили.
– Можете отправить ее мне прямо сейчас?
– Скоро вы ее получите, если только не решите оставить у меня вместе с другими бумагами.
– Нет. Это записи к роману, над которым я работаю.
В ожидании посылки Томас предвкушал, как снова прочтет страницы, посвященные Клаусу Хойзеру.
Ночью, оставшись в одиночестве в арендованном доме, он бросит эти страницы и, возможно, другие в огонь. Ему повезло, что дневники к нему вернулись. И теперь, в первый год своего изгнания, Томас спрашивал себя, будет ли ему и дальше сопутствовать удача?
Глава 9
Кюснахт, 1934 год
Ничто не подготовило Томаса к бегству с родины. Он не сумел прочесть знаки. Не понял Германии – а ведь он всегда считал, что Германия навеки впечатана в его сердце. Мысль о том, что стоит ему показаться в Мюнхене, и его выволокут из собственного дома и поместят туда, откуда ему не выйти, казалась безумной.
Каждое утро, читая газеты за завтраком, они находили описание нового преступления нацистов, ареста или конфискации имущества, бряцания оружием, нелепых требований, предъявляемых евреям, писателям, художникам и коммунистам, вздыхали или угрюмо замолкали. Иногда, прочтя свежую газету, Катя заявляла, что хуже быть уже не может, но ее немедленно опровергала Эрика, находившая что-нибудь еще более чудовищное.
Поначалу бедность его итальянского учителя английского языка произвела на Томаса такое глубокое впечатление, что на уроках ему было трудно сосредоточиться. Грамматика и постоянные повторения угнетали. Итальянец в очках, заметно раздражаясь, построчно разбирал вместе с ним дантовский «Ад», заставляя его записывать новые слова и заучивать их. Когда за столом Томас упомянул, что читает Данте по-английски, Эрика и Михаэль бросились его поправлять.
– Я получил Нобелевскую премию по литературе, – сказал Томас. – Я знаю, на каком языке писал Данте!
Катя решила к нему присоединиться, но, по мнению Томаса, вела себя скорее как учительница, а не как ученица. Она уже проштудировала учебник грамматики и требовала, чтобы они двигались по нему медленно и методично, начиная с настоящего времени. Каждое утро она протягивала Томасу листок с двадцатью новыми английскими словами с переводом на немецкий и требовала, чтобы к вечеру он их заучил. На уроках она спорила с учителем, часто раздражаясь и переходя на немецкий, на котором итальянец не говорил.
Спустя несколько месяцев Катя нашла молодого английского поэта, жившего неподалеку, и предложила ему попрактиковаться с ними в разговорном языке, без всякой грамматики, объявив, что она чувствует себя гораздо увереннее в прошедшем времени, а стало быть, беседовать они будут об истории.
– Вся история в прошедшем времени, – сказала Катя, – и это нам на руку. Он был. Это было. Она была. Они были. Там было. Там были.
Наслаждаясь мирной и спокойной жизнью, Томас не забывал, что рано или поздно ему придется публично осудить то, что происходит в Германии. Пока, впрочем, несмотря на давление, он не хотел подвергать опасности родителей Кати и не желал, чтобы в Германии его книги сняли с полок. К тому же там оставался его издатель Готфрид Берманн. Если книги Томаса пропадут из магазинов, Берманн лишится прибыли, а усилия, которые он вложил в то, чтобы они продолжали издаваться, пропадут впустую. Не слушая Катю и Эрику, Томас продолжал верить, что Гитлера скоро сместят собственные генералы или в Германии вспыхнет восстание. Каждое утро, открывая газеты, Томас надеялся найти подтверждение тому, что власть нацистов слабеет.
Когда срок действия их с Катей паспортов подошел к концу, он обратился к германским властям за новыми, но его обращение было отвергнуто, а в дальнейшем все его запросы игнорировались. Глупо было надеяться, что власти Швейцарии вмешаются и предложат гражданство ему и его семье. Страна, которая дала приют Томасу, была неприступной крепостью в той же степени, в какой и убежищем. Хорошо хоть Швейцария выдала ему временное разрешение на пребывание, с которым он мог путешествовать.
Швейцарские газеты уже без тени иронии именовали Гитлера фюрером. Томас начал терять надежду на крах режима. Он понимал, что нацисты были не чета поэтам времен Баварской республики. Они были уличными бойцами, которые захватили власть в государстве, не утратив влияния на улицах. Они умудрялись быть одновременно правительством и оппозицией. Нацисты вечно искали врагов, в том числе внутренних. Не боялись дурной славы – напротив, стремились, чтобы о самых чудовищных их деяниях узнало как можно больше людей, желали внушить страх всем, даже сторонникам.
Поначалу Томас был потрясен тем, что его вышвырнули из построенного им помпезного и величественного дома, казавшегося таким незыблемым, и думал только о том, как бы найти местечко потише и там осесть. Однако, когда пришли его швейцарские документы, он ощутил беспокойство. Теперь Лугано казался ему остановкой в пути, временным пристанищем. Вне стен своего мюнхенского дома он ощущал страх. Бывали дни, когда, вспомнив о какой-нибудь книге, он мог с точностью сказать, где именно в его кабинете ее искать. Невозможность снять книгу с полки наполняла его печалью, а порой ужасом. Впрочем, жить в Швейцарии, прислушиваться к забавному диалекту, пролистывать местные газеты было легко и приятно, эдакое безобидное приключение.
Решение перебраться на юг Франции могло показаться причудой. Однако, когда оно было принято, ни он, ни Катя не пытались искать оправданий. Их просто не было. Про себя Томас улыбался, понимая, что, с тех пор как они ощутили потребность в переменах, переезд был предрешен.
