и попытаться связаться с кем-то. Я могу позвать на помощь. Конечно, подобные действия повлекут за собой серьёзные последствия. Но я должна хотя бы попытаться что-то сделать.
Встаю на дрожащих ногах и иду к окну, осторожно выглядывая из него. За ним стоят двое человек: двое взрослых что-то бурно обсуждающих мужчин. Даже через небольшую щель я вижу по пистолету у них на поясе. Затем я вглядываюсь в лес, будто по одному его виду смогу понять, где нахожусь. Но внутрь закрадывается маленькая, но всё же ясная искорка надежды, когда я вижу тоненькую серую полосу там, на земле, подальше от высоких деревьев.
Трасса!
Здесь есть трасса. А если есть трасса, значит есть и люди. И проезжающие машины...
* * *
Однажды Гаю довелось узнать, что значит разбитое сердце. И хоть все решали за него и в один голос утверждали: «У Кровавого принца не может быть сердца!», всё же он кое-что да чувствовал. Люди ошибались. Глубоко ошибались.
Человек — существо, способное меняться. Наши действия обязательно меняют нас. Гай не рождался тем, кем он был всю сознательную жизнь под гнётом отца. Он умел любить. И если любил, то любил только чисто, верно и искренне.
Однажды такая любовь едва не лишила его жизни.
Гай смутно помнит тот день. Дождь словно оплакивал утрату вместо него, небо потемнело, словно говоря, что надежды на нормальную жизнь у него не будет никогда.
Ты не заслуживаешь нормальной жизни, — твердило ему небо. — Ты обречён страдать. Все вокруг будут топтать тебя, пользоваться тобой, ты никому не нужен.
Гай в тот день напился до того состояния, когда не чувствуешь уже ничего. Этого он и добивался, в прочем. Вылез на балкон, пока поместье Харкнессов едва умещало в себе красивых и пьяных гостей отца. Очередная вечеринка, очередное мероприятие богатых засранцев. На улице было холодно и всё мокро от льющегося дождя. Грохот с неба и бьющиеся капли заглушали тошнотворную музыку, игравшую живым оркестром дома, так что Гай решил, что это идеальное место для последней минуты своей жизни. Он бросил бутылку в сторону, упал на колени и вытащил пистолет. Гай ненавидел себя за проявившуюся слабость, но не мог перестать чувствовать, как разрывалось от досады сердце.
А ещё он не хотел вместо этого получить очередное унизительное наказание от отца. Легче самому всё сделать.
Он в ту ночь приставил дуло к виску.
Всего один выстрел — и всё больше не будет иметь смысла. Один только выстрел — и не будет больше боли.
Так он считал, жалея лишь о том, что не догадался сделать этого раньше.
Может быть, мир будет не таким мрачным, если один из Харкнессов умрёт, — пронеслось в голове Гая. Он горько ухмыльнулся своим мыслям, посчитав их достаточно забавными. Харкнессы будто считают себя бессмертными, упиваются богатством и властью все эти века. Но всему так или иначе приходит конец.
Гай хочет поставить конец, по крайней мере, своей жизни.
Он зажал курок, готовясь стрелять, а перед глазами возник образ, который и стал причиной всего этого сумасшествия. Её светлые волосы и яркие голубые глаза, какие, как ему казалось, смотрели на него с любовью. С такой же, с какой он смотрел на неё. Но всё же это было не так.
Гай опустил голову, желая прогнать образ своей первой жестокой любви, и приготовился нажимать.
Один выстрел. Просто один выстрел.
Прошла секунда, прежде чем кто-то вдруг появился за его спиной. Он даже не сопротивлялся нарушению его личного пространства, продолжая держать взгляд опущенным, а пистолет прижатым к собственной голове. Может быть, подоспел отец? Может быть, он сейчас изобьёт сына за слабость? Или в очередной раз потушит о его спину сигареты?
— Гай, пожалуйста, отдай мне пистолет.
Он не шевельнулся, готовый уже стрелять. Словно сил не хватало даже на это.
Но Лэнс, шагнув вперёд, осторожно убрал оружие с руки друга. Гай не сопротивлялся.
— Я слышал, что случилось, — произнёс Лэнс тихо.
Гай не собирался реагировать. Наверное, он даже был мёртв на тот момент. Так ему казалось.
— Мне очень жаль, — произнёс Лэнс. — Правда, жаль. Но это не стоит того, чтобы поступать так безрассудно.
И только тогда Гай поднял взгляд. Взгляд, полный отчаяния и боли, которые всегда были чужды ему. С тех пор, как он застал мёртвую мать на пороге дома, он больше не чувствовал ничего подобного ещё множество лет.
— Безрассудно? — повторил он. — Да. Наверное, это безрассудно.
— Идём в дом, парень.
— Я же... я же любил её.
От прозвучавшего голоса, от тона, с которым он прозвучал, Лэнса шатнуло в сторону. Видеть друга в таком состоянии — самое страшное и поражающее зрелище.
— Что я сделал не так, Лэнс? Сможешь ответить на единственный вопрос, который меня интересует?
Лэнс молчал, потому что не знал, что отвечать. Тогда Гай снова опустил голову, усмехаясь тому, каким жалким он сейчас выглядит. Какой-то сопливый маменькин сынок, которого было так легко сломать.
— Уходи. — Его голос на этот раз прозвучал холодно. — Убирайся и дай мне покончить с этим раз и навсегда. Могу ли я заслужить хотя бы смерть?
Он встал на ноги, подошёл к перилам, вдыхая свежий воздух, пропахший дождём. Лэнс всерьёз напрягся, готовясь в любую минуту оказаться рядом.
— Чего же ты стоишь? — зашипел Гай. — Убирайся! Я ведь сказал!
— Нам всем порой приходится испытывать боль, — спокойно сказал Лэнс. — Я знаю. Нейт знает. Зайд... Все мы.
— Заткнись и просто уходи.
Вместо этого Лэнс сделал шаг вперёд, бросая взгляд на пистолет, который всё ещё лежал на земле. А оказавшись на достаточном от него расстоянии, он откинул его подальше носком ботинка.
— Я не уйду, парень, и ты это знаешь. Любой из нас не ушёл бы. Ведь мы никогда не отворачиваемся. Ведь мы братья, Гай. Я, по крайней мере, твой кузен. А парни... даже если они не кровные, но всё же остаются братьями, которые всегда будут идти бок о бок с тобой. Которые никогда не предадут. И сейчас я не развернусь и не уйду отсюда. Я клялся всегда заботиться о тебе.
Слова резали похлеще ножа. Но та, как бы не звучало парадоксально, была приятная боль. Затмевающая ту, что ныла в груди.
— Мы всегда будем рядом, Гай. Что бы не случилось, всегда прикроем спину. И никогда не отвернёмся.
Гай
