ничего не скрывает. И она даже не пытается кокетничать, интриговать. Никому не завидует, ничего страстно и мучительно не жаждет. Но вот увидел этот ясный свет в ее глазах дерзкий и избалованный мальчишка и захотел присвоить себе право возмутить нежное спокойствие непорочной души. Он бросил камень в прозрачные воды пруда, он налетел как вихрь, он взбаламутил все вокруг своей жадной страстью, эгоистическим желанием иметь недоступное — и совратил неопытную Анну. И лицо ее стало другим. Сознание вины и плотского греха исказило черты Мадонны. Безмятежность сменилась мятежностью…
— Хватит!
Инга вздрогнула и замерла с полуоткрытым ртом. Как ни была она увлечена своими мыслями и тем, чтобы яснее донести их до окружающих, она все-таки краешком сознания отмечала, что на всем протяжении ее монолога Мира Степановна уже не спокойно прохаживалась вокруг стола, а буквально металась и корчила страшные рожи, впиваясь взглядом в лицо Инги. И наконец, не выдержав, остановилась прямо против нее и рявкнула это свое оглушительное «Хватит!».
— Мира Степановна! — вскочила вдруг Нивея Пунина. — Вы знаете, я перечитывала много раз роман Толстого, но образа Анны я не поняла! Он такой сложный…
Пунина села и бросила короткий победный взгляд на соперницу.
«Боже! — ахнула Инга про себя. — Я же взяла на себя функции Завьяловой — как она понимает их. Это она должна была все разъяснить и раскодировать все образы Толстого. А мы должны ей только в рот смотреть и ждать, что она скажет! Ну конечно… Это игра такая в этом театре: актеры — глупые детишки, а Мира Степановна — такая мать-игуменья, вся из себя премудрая наставница. Она разобъясняет нам, дуракам, что да к чему, а мы должны лишь восхищаться ее талантом, ее мудростью и прочими необычайными и удивительными способностями».
И точно — едва лишь Мира Степановна заговорила, как Пунина аж подалась вперед, ловя каждое слово.
— Ну конечно, Нивея, конечно… — тяжело, с придыханием вещала Завьялова, как видно, борясь с бушевавшей в ней яростью, которую вызвала эта выскочка Дроздова. — Толстой — это ведь не дешевый графоман. Это сложнейший'' автор. Это глыба. Только какая-нибудь вообразившая себя ‘ философом пустышка может трактовать его образы с налету, с наскоку. Я с этим романом живу уже три года. С ним ложусь и с ним встаю. И даже мне еще не все в нем ясно. А уж Анна… Это такая бездна подсознательного… Это такие вторые и третьи планы, такой характер… Да как можно так примитивно трактовать ее? — Мира Степановна даже взвизгнула. — Если хотите — у Анны был Эдипов комплекс!
Инга аж подскочила на стуле.
— Да, да, не делайте такие страшные глаза! — прямо к ней обратилась Мира Степановна. — Вы почитайте Фрейда. Надеюсь, вам известна эта фамилия? Толстой характер Анны выписал неоднозначным, выпуклым. Она до времени не знала настоящей страсти, потому что боготворила отца и Каренин его заменил для нее. Анна порочна даже более, чем Бетси, я утверждаю это. Вронского привлекла именно эта скрытая порочность Анны. Будем смотреть правде в глаза — только порочная женщина может зажечь в мужчине страсть. Иначе он женился бы на Китти. Уж она-то и впрямь чиста и непорочна. Однако, согласитесь, это скучно. Вронский — натура творческая, пылкая, ему нужен порок, нужна страсть. Анна жила в фальшивом мире добродетели, даже себе не признаваясь в том, что главное в их отношениях с Карениным — ее Эдипов комплекс. Каждую ночь она как будто бы ложилась в постель с отцом. Они больны — и Стива, ее брат, и сама Анна. Вероятно, отец был жесток с ними, быть может, даже надругался над обоими… Это еще нам следует обдумать. Вронскому удалось невероятное — он разбудил в этой порочной, душевно нездоровой женщине настоящую плотскую страсть. Если бы это все происходило в наше время, Анна осталась бы жива. У нее были бы любовники помимо Вронского, мужчины боготворили бы ее…
Мира Степановна подошла к столу, налила минералки в стакан и жадно выпила.
В это время послышались странные звуки. Все посмотрели на Нивею Пунину. Она рыдала!
— Вы гениальны, — пробормотала она, обливаясь слезами.
Она встала, прижимая платочек к глазам, и подошла к Мире Степановне. Все замерли в ожидании, а Пунина, помедлив, словно в экстазе, вдруг преклонила колени и, схватив пухлую, с длинными коготками ручку Миры Степановны, прижала ее к губам. Самостоятельно встать на ноги Нивея не смогла. Сидевший рядом Захар Ильич помог ей подняться и под руку довел до места.
— Простите, друзья мои, — расслабленным голосом, слегка гнусавя, проговорила Пунина, обращаясь ко всем присутствующим. — Я знаю, такое проявление эмоций на первом чтении довольно необычно. Но, — туг она как-то грустно улыбнулась, — наверное, за это меня и удостоили звания народной артистки — за то, что я способна чувствовать так глубоко. Мира Степановна вызвала во мне эту бурю эмоций своей необычайно гениальной трактовкой моей роли. О, как я благодарна ей! Теперь я верю — мне удастся сыграть эту. роль. Теперь я знаю, что такое моя героиня. Спасибо вам, Мира Степановна. Я всегда знала, что вы — уникальный режиссер. А сегодня я убедилась в том, что вы — единственная в мире.
Пунина всхлипнула и уткнулась в платочек.
Инга была потрясена. Так вот как добывают здесь и звания, и роли! А на что же способна еще столь откровенно циничная женщина?! Какой же путь она прошла в этом театре? На что решалась ради роли? Да на все! В этом теперь сомнений не было. Тут даже сделкой с совестью не пахло, потому что понятия «совесть» в сердцах таких людей не существует. У них есть цель, и они прут к ней кратчайшим путем. Годится все, что способствует достижению этой цели. Но Инга все-таки не сдастся. Пусть эта толстая старуха интригует и льстит главному режиссеру — Инга будет просто работать. Честно работать. Вдохновенно творить. Только вот кто ей даст эту возможность? Об этом Инга не подумала. Мира Степановна ее не замечала. Тогда зачем назначила на роль? А Нивея-соперница… О, эта милая старушка, несмотря на свою полноту, оказалась невероятно шустрой и пронырливой. Она подстерегала Завьялову у дверей кабинета и сопровождала ее до самого репзала. По дороге она задавала вопросы по каждой сцене, по каждому эпизоду. Мира Степановна снисходительно ей отвечала, а Пунина неизменно восторгалась ее гениальностью. Приходила Нивея задолго до начала репетиций, надевала длинную репетиционную юбку и специальные туфли на невысоком каблуке. Весь текст она заранее учила, хотя довольно приблизительно и нещадно перевирала
