его, обвиняя при этом партнеров в том, что они дают ей неточные реплики.
Ингу Дроздову Пунина не замечала. Она вела себя так, словно одна была назначена на роль. Все еще только доставали свои потрепанные листки с текстами, а Пунина уже расхаживала по площадке с выгородкой очередного сценического эпизода и повторяла слова и вспоминала мизансцены, найденные на предыдущей репетиции.
Втиснуться Инге в этот бурный творческий процесс не было никакой возможности. И она потихоньку увяла. Сидела кислая и скучная, забившись в уголок, совершенно покинутая всеми. Однако кое-какой опыт по части интриг у нее все-таки имелся. Она знала, как некоторые режиссеры снимают с роли неполюбившихся актеров: не дают репетировать, а потом, когда актер совершенно расслабится и выпадет из материала, в полной уверенности, что его и сегодня не вызовут на площадку, коварный режиссер за несколько минут до окончания репетиции вдруг «выдернет» такого незадачливого исполнителя и заставит его повторить все, что делал до этого его соперник из первого состава. Инга поэтому хотя и сидела с кислой физиономией и отсутствующим видом, но на самом деле была всегда начеку. Текст она знала назубок, все мизансцены — тоже, а вдохновение на нее снисходило неизменно, стоило только выйти на площадку. Она хотела даже, чтобы ее «выдернули». Хоть разок показать всем, на что она способна! А потому она даже подыгрывала ситуации, провоцировала на такой неожиданный вызов — сидела часто, положив руки на спинку стула впереди и склонив голову, как будто дремлет. И однажды такая тактика сработала!
— Дроздова, на площадку! — раздался трубный глас Миры Степановны.
До конца репетиции оставалось пятнадцать минут. Инга вскочила. В этот день репетировали сцену объяснения Анны и Вронского перед скачками до прихода Алексея Александровича Каренина. На роль Вронского был назначен заслуженный артист Глеб Крученков. Он на полголовы был ниже Инги, имел заметное брюшко и был зажатым до невероятности. Даже голос его становился каким-то плоским, без обертонов, как будто механическим. При всем при этом он играл героев-любовников почти во всех спектаклях. В театре были молодые и симпатичные ребята, но они бегали в массовках или же пробавлялись небольшими эпизодами. Крученков с Павивановой были хотя и моложе Пуниной, но использовали те же приемчики в устройстве своей карьеры. В особенности лютовала Павиванова. Она стремилась воздействовать на главного режиссера всеми доступными ей способами — варила щи, когда Захар Ильич бывал в запое, на гастролях следила за ним, чтобы он не ухлестнул за какой-нибудь гостиничной горничной. Говорили, такое случалось, о чем тотчас же докладывалось Мире Степановне, и та принимала решительные меры. Павиванова, точно акула, сжирала всех своих соперниц путем беззастенчивого вранья и клеветы. До перестройки она была бессменным комсомольским вожаком в театре, а старшая по возрасту Пунина — партийным. Обе дамы по бесплатным путевкам совершали круизы по Средиземноморью, получали различные льготы и заводили нужные знакомства. За спиной Павивановой Крученков был как за каменной стеной — эта пара копировала отношения Миры Степановны и Захара Ильича. И они оба были точно так же спесивы и высокомерны. Крученков изредка бросал на Ингу победные взоры, но, зная, что супруга начеку, на большее не решался, хотя ему явно этого хотелось. С Пуниной он держался подчеркнуто галантно. Они никогда не спорили на сценической площадке, во всем соглашаясь с главным режиссером. Репетиции проходили вяло, скучно, не было никаких интересных находок, спектакль должен был получиться в результате невероятно бесталанным.
И вот теперь новая героиня получала шанс блеснуть и внести свежую струю в постановку. Инга буквально влетела на площадку. И тут же устремилась к партнеру — Глебу Крученкову, мгновенно войдя в роль. Крученков — Вронский вскинул брови в удивлении, но через секунду овладел собой и произнес ответную реплику. Инга умела брать зал, переключать на себя внимание. Это само у нее получалось. Говорили, что у нее необычайно сильная энергетика, как у гипнотизера. Она усилием воли заставила ухмылявшегося не по делу вначале Глеба Константиновича слушать себя и отвечать и жить на сценической площадке, а не изображать неталантливо эту самую жизнь. И он поддался ей и включился, что называется, на полную катушку. Анна и Вронский были по-настоящему взволнованы своим кратким свиданием, оба боялись быть застигнутыми и не знали, как разрубить им этот узел. Жить друг без друга они больше не могли…
…Крученное медленно разжал объятия и посмотрел Инге в глаза.
— Как ты умеешь врать, дитя, — прошептал он чуть слышно, — я никогда еще и никого так не любил на сцене. И меня не любили.
Он отстранил партнершу, взял ее руку и поцеловал.
— Спасибо, — проговорил он нарочито громко, чтобы слышали все находящиеся в репетиционном зале, — вы гениальная актриса, дитя мое.
И тотчас повернулся и вышел.
В зале стояла тишина. Инга растерянно присела на плетеный стульчик, входящий в выгородку декораций, — ноги вдруг перестали держать ее. Она ждала каких-то замечаний от режиссера, хоть какой-нибудь реплики, пусть даже не вполне доброжелательной. Но ничего не последовало!
— Завтра начнем с этого места и пойдем дальше, — неестественно высоким голосом проговорила Мира Степановна, обращаясь к молоденькой девушке-помрежу. Она закрыла текст, взяла свою сумочку и поспешно пошла из зала. За ней потянулись остальные. На Ингу никто и не взглянул. Через минуту она осталась одна. Она была так огорошена этой реакцией, что какое-то время не могла прийти в себя. Встала, медленно подошла к окну, выходившему во внутренний двор театра. Отсюда было видно окно ее комнаты. «Там я живу, — подумала она. — Там, среди казенной чужой мебели, я проживу еще какое-то время. Буду ходить туда-сюда. Из дома — в театр, из театра — домой. Постепенно привыкну. Может, обзаведусь даже друзьями. Только не в этом здании. Здесь меня будут ненавидеть. Всегда».
Вдруг, на какую-то секунду, Инге представилась вся ее будущая жизнь, связанная с театром. Достигнет ли она успеха? Увы, нет. Она почувствовала это так отчетливо… Ей предрекали с первых лет учебы, а потом и работы в театре невероятную карьеру! Она работала в Самаре и Твери до съемок в телефильме и попытки перебраться в Москву. И первой ее ролью стала Натали Гончарова — трепетная и нежная, почти призрак, почти Жизель за гранью жизни. Она любила Александра Сергеевича, она преклонялась перед его гением и была не виновна ни в чем перед ним. Посмотреть на ее Натали приходили по нескольку раз. О ее роли даже и не спорили — театралы влюбились в нее с самого первого спектакля. Но это было не в
