управления НКВД пришла справка, в которой значилось, что «Кочубей Нина Степановна 1929 года рождения в сорок втором году была вывезена в Германию, где использовалась для принудительных работ. Преступлений против Родины в годы войны 1941–1945 гг. не имеется».
Нина вернулась в свое общежитие совершенно другим человеком. Вместо прежней легкой и наивной девушки была постаревшая на десяток лет угрюмая, замкнутая женщина с тяжелым взглядом. Нина приняла предложение давно заглядывавшегося на нее прораба Николая Новикова, которого все, и она тоже, звали дядей Колей. Он был мужчиной положительным и не пил, при этом был прилично старше ее и без левой руки ниже локтя. Нина дядю Колю никогда не любила, да и какая могла быть между ними любовь? Относилась к нему с уважением и симпатией из-за его доброго нрава. Вышла за Новикова, потому что не верила, что хоть кому-то приглянется с крупным шрамом на лице, с пятном в личном деле и изувеченной судьбой. Война выкосила все мужское население, даже калеки пользовались спросом. Мужчин на всех не хватало, красавицы, и те куковали в одиночестве. Куда уж там заурядной Нине!
После свадьбы Нина отправилась вместе с мужем к нему на родину, в Ивангород. Своего старшего сына, Феликса, Нина полюбить так и не смогла. Растила его, как положено, старалась ничем не обижать, но без материнского тепла и трепета. Зато в младшеньком, Сереже, души не чаяла. Сереженька – ее солнышко, ее отрада, он помог Нине оттаять душой. Она и назвала его в честь своей первой и единственной любви, капитана Сергея Потапова, память о котором нежно хранила всю жизнь и от которого у нее остался только бинокль.
В суровое советское время, когда прилавки магазинов стояли полупустыми, а люди были вынуждены все «доставать», ветеранам войны полагался паек с нехитрым набором продуктов: гречкой, сгущенным молоком, ветчиной, зеленым горошком марки «Globus», индийским растворимым кофе и прочей дефицитной снедью. Ветеранам полагались льготы, их уважали, вне очереди лечили, приглашали на мероприятия. О миллионах советских людей, во время Второй мировой войны угнанных на принудительные работы в Германию, в лучшем случае не вспоминали. Остарбайтеры не считались ни узниками фашизма, ни ветеранами; им не платили никаких компенсаций ни за бесплатный труд, ни за моральный ущерб. Эти люди даже не имели права на человеческое сочувствие. К миллионам таких, как Нина, невинно пострадавшим, в народе относились с презрением. Каждый из них остался наедине со своим тяжелым прошлым, о котором во избежание неприятностей лучше было молчать.
Долгое время Нина Кочубей, ставшая Новиковой, о том, что была в рабстве, не рассказывала никому. Настоящая ее биография не была известна ни мужу Николаю, ни сыну Феликсу. Место его рождения – Франкфурт – Нина объясняла тем, что по дороге в лагерь ей удалось сбежать. Она прибилась к медсанбату, с которым и дошла до Германии. Все документы затерялись в военной кутерьме, а без них ничего никто подтвердить не мог. Как и опровергнуть. С этой легендой Нина Степановна Новикова дожила до перестройки, и только тогда в ее речах начали проскальзывать страшные факты о минувших годах. Только тогда близкие Нины Степановны поняли, что она никакая не героиня-санитарка, а… об этом предпочитали не думать. В людских умах сохранялось предубеждение: предпочел смерти плен – значит, предатель. Да и гордиться тут нечем. Лучше член семьи с пробелами в анкете, чем такая правда. На своей родине, в Соломине Нина ни разу не побывала с тех пор, как переехала оттуда, чтобы не слышать оскорблений и лишний раз не бередить душевные раны. Навещать в селе было некого. При отъезде она оставила знакомой адрес, чтобы та дала знать, если объявится Ганна.
Лишь в конце восьмидесятых пожилая женщина осмелилась обращаться в различные организации и делать запросы о месте нахождения своей старшей сестры, о которой помнила всегда. У Нины Степановны все еще теплилась надежда, что где-то живет ее любимая сестренка, и, даст бог, они встретятся. Надежда оборвалась в солнечный мартовский день, когда вместе с поздравительными открытками Нина получила конверт из заграницы. Пришел ответ из международной службы розыска, в котором значилось, что Ганна Степановна Кочубей погибла в концлагере Равенсбрюк в июле сорок третьего года. Она пожалела о своей настойчивости – было бы лучше оставаться в неведении.
К закату жизни Нине Степановне Новиковой дали статус бывшего узника фашизма. В мае две тысячи десятого года Нина Степановна в составе российской делегации посетила мемориальный комплекс Равенсбрюк. Атмосфера в этом месте невыносимо давила на нервы. Над лагерем витал дух смерти, там все напоминало о страданиях. Казалось, что погибшие узники никуда не делись, стали невидимыми и смотрят на живых с укором. Беззвучным стоном задают вопрос: за что нас убивали? За что мучили на операционных столах? За что морили голодом? За что забыли?
Старушка окинула взглядом выбитый на стене бесконечный список фамилий. Какое огромное количество смертей! Где-то здесь закончила свой жизненный путь ее дорогая сестричка. Нина Степановна не хотела думать, что пришлось пережить Ганне. Может, над ней, как над другими заключенными, проводили медицинские опыты, и она умерла в страшных муках? Только бы погибла сразу. Ганна никому не причинила вреда, она заслужила легкую смерть.
В Германии Нину Степановну сопровождала Алевтина. Благодаря внучке пожилая женщина еще как-то держалась. Вскоре после возвращения из поездки здоровье Нины Степановны резко ухудшилось. Она слегла в постель и уже больше никогда не вставала.
Эпилог
Здесь! На этот раз точно здесь! Похожий на кошачью спину плавный изгиб карьера, вот там раздваивается дорожка, и битый кирпич в земле. Алевтина хорошо помнила, как присыпала саженцы землей вперемешку с осколками кирпича. Хотя здесь всюду этот битый кирпич – на этом месте раньше находился кирпичный завод. Алевтина подошла к уже подросшей липке и стала внимательно ее изучать: она – не она? Вроде похожа. И сучок присутствует, она его запомнила. А может, не она. Кто их разберет? В прошлом году, когда сажала дерево, никак не думала, что не сможет его найти. Чертовщина какая-то! В тот день Новикова по-стахановски вызвалась посадить аж три дерева. Это действо имело скрытый смысл – на всякий случай хотела запутать следы, а запутала, прежде всего, саму себя. Алевтина уже по-партизански тайком вырыла в этом парке два дерева, но безрезультатно. Приходила ночью и быстро орудовала лопатой с укороченным для конспирации черенком. Второй раз ее чуть было не сдали в полицию какие-то бдительные граждане, оказавшиеся в столь поздний час в парке. Она едва успела
