с погребенным сундуком.
Потихоньку занимался рассвет — пока только отсветами на горизонте, окрашивающими тьму в светло-бордовый.
Но еще час, может, и два — и к могилам придут родственники убитых молнией, совершать тихий и красивый ритуал.
Будет тут и он с братом и сестрой, среди скорбной суматохи, ради ритуала иного.
Еще немного — и прощай волнительное одиночество, столь необходимое Филу в этот миг.
— Покойся с миром. — с серьезным видом попрощался он, бросив последний взгляд на место захоронения собственной души, истерзанной, изрезанной опытами и некогда самолично отделенной от тела и заточенной внутри куба.
Столь нежизнеспособной, что потребовался срочный способ найти себе новую. Пусть чужую и в другом мире.
Но как иначе? — ведь впереди великая цель.
Юноша неспешно отправился обратно.
Глава 17
Холод рассветного ветра, царапающий распаренную кожу, радовал. Стылая земля под ногами, простреливающая болью через них, приносила удовольствие в той же мере. Капли ледяной росы, срывающиеся с ветвей и пробирающие до мурашек по коже — и те вызывали одобрение в душе древнего архимага, перерожденного в новом теле. Впрочем, возникни вокруг нестерпимый жар и пустынные суховеи — и это тоже будет отлично.
Опыт давно научил радоваться любым мгновениям мира и спокойствия. Потому как всякое малодушное желание дождаться лучшей погоды, настроения или подходящего момента, чтобы стать счастливым, обычно оборачивалось таким адом и грязью, что прежняя небольшая неустроенность казалась раем на земле. В десятках прожитых лет войны ценились редкие моменты безопасности, которые могли настигнуть и в болотистой низине с кучей мошкары, и под пеплом пробужденного вулкана.
Что по сравнению с этим ранний подъем до зари и изнурительные физические упражнения в полутемном саду?
Холод росы — не кислота на листьях плотоядной твари, пророщенной из распыленных диверсантами семян. Ветер приносит воздух, чистый от враждебных проклятий. А в неровной земле нет волчьих ям с портальным переходом в зиндан. Поэтому все отлично.
Люди — вот что служило источником раздражения всю его жизнь, в любой момент и при любой погоде. Алчные, тупые, властолюбивые, заносчивые… И самый худший их подвид — умные. Потому как ни один властолюбивый взяточник, ошалевший от собственной значимости, не содеет и доли того, что придумает и воплотит гениальный подонок…
Отряхнув руки от земли, Кеош растер тело тряпкой, набросил рубаху поверх и направился через огород к дому. Время радости прошло, пришло время общаться с подонками.
Архимаг поджал губы, глядя на собственного потомка — угловатого и нескладного, худого от постоянного недоедания мальчишку десяти лет, кутающегося в чужую куртку на влажной от росы веранде дома. В лучах рассветного солнца, лениво поднимающегося над горизонтом, острые черты лица смотрелись еще контрастнее, убирая в тень от длинной челки глаза.
Впрочем, сам архимаг вряд ли выглядел солиднее в своих ободранных штанах на голое тело. Но вскоре магическое варево добавит мышечной массы, роста и возраста — тому, кто иступленно тренируется каждое утро; и просто роста с нескладной худобой — остальным. На то и расчет… В общем-то, не самый и сложный расчет — его спутники обязательно должны стать взрослыми. Потому что детей никто не поведет на костер.
Фил еще не заметил вышагнувшего из-за угла сарая предка, оттого занимался прежним делом — баловался с котом, подкидывая вверх мелкие кусочки мяса. А тот прыгал и безуспешно пытался поймать — потому как прыжки те невольно выходили на несколько метров вверх…
— Он не сможет охотиться, и сдохнет, — приговорил Кеош, поджав губы в раздражении.
— Или приспособится, — мельком глянул на него Фил, отщипнув новый кусочек мяса. — Тогда его не достанут естественные враги.
— Там, наверху, найдутся новые, — отозвался предок, приседая на веранду рядом. — Кое-кому лучше бы не покидать своего подвала с крысами.
— Если найдется покровитель, то опасности никакой. — Фил продолжал калибровать прыжки кота, и одуревше-шокированное животное, ведомое инстинктами, вновь прыгало под крышу дома.
— Ты узнал, что за божество под холмом? — уловил намек архимаг.
— Узнал, — лениво отмахнулся тот. — Но скажу — не поверишь, так ведь? Я покажу.
— Разумеется, — энергичным движением поднялся с места Кеош, — я не поверю и тому, что увижу.
С тем и отправился омываться в бочке с подогретой водой. Ледяная сгодилась бы тоже — но руны в этом мире работали прежним образом, подтверждая версию о символах, рожденных до создания мира, а неподготовленное тело могло и погибнуть от переохлаждения. Впрочем, несмотря на весь аскетизм, удовольствия от жизни ценились им в полной мере — там, где можно было выбирать между шелком и мешковиной, он забрал бы себе бархат.
Деревянная бочка набрала ила на дне, слегка протекала и царапала спину, но в остальном — пар от горячей воды был таким же, как в купальнях его дворца. Если смотреть на рассветное небо и не вглядываться в тусклые созвездия — не увидишь разницы между двумя мирами. Под небом же, увы, будут те же самые жадность, нетерпимость и зависть — он был уверен. Оттого не видел смысла придумывать новые способы борьбы с ненужными ему попутчиками.
Ежели судьба, которой он поможет, не приведет его потомка и демоницу на костер, останется средство самое верное и простое, не единожды испытанное в смутное время сразу после падения тьмы. В те годы многие, наделенные могуществом, ревниво посматривали на карту мира: одни — желая восстановить былые границы сожженных королевств, вторые — прочертить их по новым течениям рек, поднятым из земли за годы магической войны, прибавляя себе разоренные герцогства и уделы. Третьих не волновали старые порядки и гербы — они желали себе вотчину по праву силы, верного войска за спиной и плевать хотели на выживших потомков благородной крови, вместе с их притязаниями.
Но были и четвертые — эти хотели себе все, сразу. И могли забрать, грозя ввергнуть мир в кровавый передел почище изгнанной тьмы — потому что они были сильнее тьмы, теперь уж точно, на правах победителей.
Не один архимаг был источником общей победы — сын мельника еще не родился, когда будущие соратники слыли легендами. Только прежде устоявшийся миропорядок сдерживал их притязания — а вот когда прежние клятвы исчезли вместе со смертью королей, которым они были даны; когда не стало механизма противовесов между гильдиями и школами, уничтоженными почти полностью… Вот тогда великие решили, что послевоенный мир вполне достоин стать им полигоном для исследований — весь, целиком. Глупо, обладая
