папиросу. — И эта гадюка мне еще курить не давала!
— Саша, — сказал я, — дай и мне закурить.
И я закурил, давясь дымом и кашлем.
Глава ШЕСТАЯ САПОГИ НА ДРАТВЕ
На третий день после прихода дяди Лени произошло совершенно удивительное событие.
Я полез на чердак, чтобы принять от Саши ворох сена, которое мы постепенно скапливали для коровы на зиму, и, высовываясь из слухового окна, случайно бросил взгляд на улицу. У разрушенного дома стояла Валя. Я окаменел.
— На, бери же! — слышал я Сашин голос, но не двигался.
Валя, прислонясь спиной к уцелевшему столбу от забора, засунув руки в карманы вязаной кофточки, смотрела на наши ворота.
— Ты что, заснул там? — сердито крикнул Саша из-под вороха сена.
— Саша… — шепотом сказал я. — Валька!
Сено упало на землю. Саша смотрел на меня, выкатив свои черные глаза. Сухие травинки торчали у него в волосах.
— Что? Где Валька? — так же шепотом спросил он и, поморщившись, выплюнул попавшую в рот травинку.
— На улице…
Саша стремительно выбежал со двора, громыхнув калиткой. Я видел, как он подбежал к Вале и замахнулся кулаком. Она отклонилась, заслонившись локтем, и что-то быстро сказала. Несколько секунд Саша стоял с поднятым кулаком, затем разжал его, оглянулся и махнул мне. Я все еще высовывался в слуховое окно, опустив на лестницу руки. Саша снова махнул.
Медленно-медленно спустился я с чердака и вышел на улицу. Только теперь увидел я, как похудела Валя. Румянец исчез с ее щек, а под глазами были лиловые круги. «Не очень-то сладко, видно, фашистам прислуживать», — с тайным злорадством подумал я, подходя к ней и стараясь выразить на лице как можно больше презрения. И тут я заметил, что большие русые косы Вали исчезли. Вместо них из-под зеленого берета торчали завитки коротко остриженных светлых волос.
Я вопросительно посмотрел на Сашу:
— Что она пришла?
Валя чуть дернула плечом, и короткая улыбка блеснула и погасла в ее синих глазах.
— Разве я не имею права прийти к своему дому? — спокойно спросила она.
— Дома-то нет! — сказал я, сдерживая бешенство. — Небось немцы скоро вам новый построят!
Она не ответила, рассеянно разглядывая кончик своей туфли, которым что-то чертила на дороге.
— Повтори, что ты мне сказала, — глухо проговорил Саша, не спуская с нее глаз.
Она посмотрела на меня:
— Я пришла передать вам привет от Василия.
Я онемел.
— Завтра в десять утра приходите на улицу Первого мая, — продолжала она вполголоса. — Там, в маленьком домике, живет один сапожник.
— Знаю, — сказал Саша. — У него над дверью зеленая вывеска…
— Да… Вы постучите и, когда вам ответят, скажите, что пришли заказать сапоги на дратве. Запомнили?
— Сапоги на дратве… — шевельнул я губами.
— Потом вас спросят, почему вы не обратились к другому сапожнику, и вы ответите, что так вам посоветовал один старый знакомый. До свидания.
— До свидания, — в один голос сказали мы.
Валя, не оборачиваясь, быстро пошла по дороге.
— Валя! — неожиданно для себя окликнул я. Она остановилась.
— Что?
— Валя… ты прости нас… пожалуйста.
Она вдруг ясно и широко улыбнулась.
— За что?
— За то, что мы… так плохо… о тебе думали…
— А крепко вам меня побить хотелось, ребята? — задорно спросила она.
Я смущенно промолчал.
Когда она скрылась за углом, Саша мрачно сказал:
— А ведь мать-то у нее все-таки в гестапо работает.
— Саша, дорогой! — хлопнул я его ладонью по спине. — Ничегошеньки ты не понимаешь! Если работает, значит, наверно, так надо. Пусть себе работает, и это совсем не наше с тобой дело!
…В десять утра мы несколько раз прошли мимо зеленой вывески, на которой были нарисованы сапог, ботинок и женская туфля. Убедившись, что за нами никто не следит, я постучал в низенькую дверь. Через минуту негромкий старческий голос спросил:
— Кто такой?
— Нам надо сапоги заказать, — поспешно сказал я, переминаясь с ноги на ногу.
За дверью помедлили.
— А кожа у вас есть?
— Нету… — и недоумевающе взглянул на Сашу.
— Так что ж вы приходите, раз нету? — раздраженно проговорил голос. — Что, я вам из своей собственной кожи буду шить? Или вы думаете, что у меня, фабрика? Тоже мне заказчики, горе одно!
За дверью все смолкло.
— Наврала Валька, — засопел Саша. — Так я и знал!
— Странно, — размышлял я вслух, медленно идя по тротуару. — Улица Первого мая, зеленая вывеска…
— Постой… — остановился Саша. — Сапоги-то на дратве! Пошли обратно, Витя.
Он решительно постучал в дверь, и мы услышали тот же голос:
— Вам я уже по-русски говорил, молодые люди, что у меня нет кожи. Или вам по-немецки говорить надо? Тогда я полицая позову. Чего вы улыбаетесь? — по-видимому, он наблюдал за нами в щелочку двери.
— Извините, гражданин, — сказал Саша, — нам надо сапоги на дратве заказать…
Наступило молчание, затем щелкнула задвижка, и мы увидели на пороге морщинистого, седого человечка в жилетке, с очками в металлической оправе на маленьком носу. Наклонив голову, он вопросительно посмотрел поверх очков сначала на Сашу, потом на меня. Глаза у него были светлые, добродушные, с хитрецой.
— На дратве? Конечно, можно подумать, — сказал он, продолжая рассматривать нас. — А скажите, молодые люди, так-таки на мне и свет клином сошелся? Так-таки один Воронков и может сапоги на дратве шить? Или больше нет сапожников в Борисове?
Я торопливо проговорил:
— Нам посоветовал один старый знакомый…
— Ну, если старый знакомый, тогда заходите.
Через крошечные сени мы прошли в низенькую квадратную комнату со светлыми зелеными стенами. Половицы тонко запели у нас под ногами. Почти половину комнаты занимала большая русская печь.
В комнате было чисто, пахло кожей. Старик сейчас же сел за столик подле окна и, поправив на носу очки, принялся за работу. Мы все еще стояли у порога с фуражками в руках.
Через несколько минут, словно вспомнив, что мы в комнате, старик разогнулся и коротко спросил:
— А сколько вам лет?
— Четырнадцать, — сказал я. — Обоим.
— Ну, обоим, положим, двадцать восемь, — почему-то вздохнул Воронков и снова углубился в работу. Но через — минуту он опять посмотрел на нас поверх очков. — Значит, по четырнадцати? — повторил он вопрос. — Это хорошо.
— Скажите, пожалуйста, что нам нужно делать? — спросил Саша.
— А я почем знаю! — довольно равнодушно проговорил старик. — Мое дело — сторона, — прибавил он, заколачивая гвоздь в подошву старого ботинка.
— Да как же так? — растерялся я.
— А так же. Я политикой не занимаюсь, я не комсомолец. Мне, молодые люди, седьмой десяток идет!
— Так что ж нам, уходить? — У Саши дрогнул голос.
— Зачем уходить,
