забыть эти буквы. Finis, как мы выяснили, означает «цель». А вот эти три буквы, AVA, действительно похожи на инициалы. Будто бы какая-то личность может быть объектом некоего преступного заговора. Вы даже изволили расшифровать инициалы и подозревали министра двора Адлерберга.
– Всё так, как вы сказали.
– И это всё выглядит логично. Но эти три буквы всё крутились и крутились в моей голове, пока я наконец не вспомнил!
Он подошёл к шкафу, который занимал всю стену до потолка. Затем нагнулся, кряхтя, и принялся искать нужный том.
– Знаете, римляне накопили огромный багаж мудрости. Такой огромный, что и сейчас наша цивилизация лишь продолжает питаться из их пыльной амфоры. Наше искусство, культура, образ мысли всем этим мы обязаны им. И вот эти самые римляне любили упаковывать свой опыт в ёмкие формы, чтобы было удобно доставлять их через огромные расстояния своей империи и, как выяснилось, через пелену веков. Должен быть где-то здесь… Эврика!
Он вытянул небольшую чёрную книжечку и сдул с её поверхности пыль. Затем раскрыл на начале и зашуршал страницами.
– Обычно трёхбуквенные или четырёхбуквенные сокращения, – продолжил он прерывисто, как человек, который не может быстро говорить, потому что занят мыслительной деятельностью, – крылатые выражения, как их принято называть. Сгустки мудрости. Квинтэссенции смыслов. Вот я подумал, что, если речь идёт не о банальном преступном шифре, а о чём-то куда более таинственном. Ах, вот оно!
Он кинул раскрытую книгу на заваленный журналами столик.
Победоносцев приподнялся на локте и прищурился.
Перед ним предстали испещрённые мелкими буквами в несколько столбиков страницы. Бледный палец Вдовина заскользил по строкам, пока не остановился на одной из них. Победоносцев нагнулся поближе, чтобы рассмотреть мелкие буквы в тусклом свете. Ad Vitam Aeternam.
– A. V. A. – Ad Vitam Aeternam, – прошептал доктор. – Вот так расшифровываются эти буквы.
– Но что это значит?
– Дословно: к вечной жизни во веки веков. Или, если соединить всё вместе…
– Finis – ad Vitam Aeternam. Наша замысел – бессмертие, – прошептал Зыбкин.
В комнате повисла тишина. Пламя свечи играло в заляпанных стёклах его маленьких круглых очков.
– Именно, молодой человек!
– Но это какая-то бессмыслица, – прошептал Победоносцев. – Это ни к чему нас не приводит.
– Может быть, и приводит, – сказал Вдовин. – Я покопался в литературе и нашёл кое-что. Подобная запись называется латинским квадратом и является ничем иным, как одним из видов заклинания.
– О чём-то подобном мне говорил безумный председатель спиритического общества. Но я не придал значения его словам. Ещё он употребил слово «панацея».
– Совершенно верно. Об этом же подумал и я. Панацея – это якобы существующий эликсир, который излечивает недуги и продлевает жизнь. В наше время это слово используют в основном как образ. Но мало кто знает, что это вещество со всей серьёзностью искали и продолжают искать и сейчас многие уважаемые умы. А кто-то даже утверждает, что эликсир был получен и для него имеется рецептик. Они называют его «Золотой напиток».
– Бред. Если бы такое средство существовало, то как минимум сильные мира сего уже бы владели им, – заявил Зыбкин со свойственной юношам горячностью.
– Вы правы, господин Зыбкин. Именно поэтому рецепт эликсира – предположим на минуту, что он существует, – хранится в строжайшем секрете.
– Отчего же так?
– Видите ли, алхимики – а именно они этим занимаются, – во все времена были людьми отвергнутыми и гонимыми. Стоит ли говорить, что в наше время те из них, кто ещё занимается этим старинным искусством, ведущим свою родословную из древнего Египта, придерживаются в основном взглядов, скажем так, антимонархических. А что уж точно не нужно социалистам, так это вечный царь на троне.
Вдовин залился своим странным прерывистым смехом, но глаза его, как и обычно, не смеялись.
– Но при чём тут вообще байки об этом эликсире?
– Видите ли, лекарство, которое лечит все болезни, в пределе своём даёт не что иное, как…
– Бессмертие… – прошептал Зыбкин.
– Бессмертие, – кивнул доктор. – А именно бессмертие, как мы все помним, должно быть, является целью нашего иностранного друга. Если хотя бы судить по этой самой записке.
– Так что же, вы предполагаете, что Дюпре обладает этой самой панацеей?
– Сомневаюсь. Скорее, я бы предположил, что у него каким-то образом появился тот самый рецепт или часть рецепта. И он предпринимает отчаянные и, как мы видим, бесчеловечные попытки опробовать действие препарата на практике. Отсюда и труп со странными надрезами и отделённой хирургически головой. После осмотра безголового смею вас уверить, что имел место тщательный, хоть и дилетантский, медицинский эксперимент. Через разрезы, расположение которых для изувера, безусловно, имело какой-то сакральный смысл, был введён загадочный раствор. Состав которого я теперь и пытаюсь определить. Наш иностранный гость – сумасшедший, но никак не террорист. Его лечить надо.
Победоносцев почувствовал, будто летит куда-то, не имея под собой опоры. Объяснение Вдовина, без сомнения, представляло из себя законченную логическую структуру, но поверить в то, что кто-то занимается ужасными опытами в попытке обуздать бессмертие, он не мог.
– Ну-с оставлю вас отдыхать, Ваше превосходительство. Не забудьте принять капли. Приду, обязательно проверю. – Он уставился снизу вверх на Зыбкина. – А вам, юноша, я советую поскорее бросить морфий и проституток, чтобы вас не трясло так по вечерам.
Зыбкин покраснел и спрятал глаза от Победоносцева в своём блокноте.
* * *
Князю принесли старомодные панталоны, кафтан и треуголку. Судя по всему, прикрывшись платком и головным убором, он должен был проникнуть на бал, изображая прислугу Елизаветы. Всё это, как и водится, оказалось ему слишком не впору, но делать было нечего. Князь надел это всё и спустился вниз.
Проходя по коридору, он решил ещё раз, и, как он понимал, возможно, напоследок, взглянуть на портрет женщины, которую так полюбил.
Он зажёг лампу и долго всматривался в мазки, эти грубые кусочки краски, которые все вместе составляли неописуемую красоту божества, что глядело на него с полотна. «Жаль, что не получится взять его на каторгу», – подумал Поль, смаргивая слёзы умиления. Он ещё раз удостоверился, что готов на всё, что бы его ни ждало дальше.
Он выдохнул и засобирался вниз, когда портрет отца графини озарился светом свечи и, как и в первый раз, привлёк его внимание.
Он вгляделся в это припухлое лицо, и пугающая догадка пронзила его разум. Поль попятился и едва не выронил лампу, споткнувшись о ножку кресла.
– Бернард… – прошептал князь, вспомнив жутковатого калеку на сеансе у Дюпре.
Ноги его подкосились, и он рухнул в кресло. Он вспомнил и странную историю про нищего, отпилившего себе руку. И безвольные рукава пальто, и пустые сапоги… И
