восемьдесят арбалетчиков. Сколько рыцарей собрал граф, человек мой не знает. Думаю, пару баннеров, не больше. В графстве больше и не будет.
— Маловато будет, чтобы нас побить, — вслух рассуждал Брюнхвальд.
— Но достаточно, чтобы дело затеять. Помните, что я вам говорил, Карл?
— Помню, господни полковник, помню. Нам надобно не довести войну до дела. Чтобы крови не случилось.
— Именно.
— Снимемся все после ужина?
— Нет, с темнотой. Ежели кто за лагерем следит, так пусть думает, что мы тут ночевать будем.
— Разумно, но где мы барж и лодок ночью раздобудем?
— Будем брать без спроса всё, что будет у пирсов, после, утром, расплатимся.
— А может послать кого, сейчас чтобы с лодочниками договорился?
— Можно, кого думаете?
— Рене, Аричибальдус человек серьёзный. Его думаю послать.
— Хорошо, пусть он и отвечает за переправу, — согласится Волков.
— А нам надобно готовиться к ночному маршу?
— Да, позаботьтесь о том. Но пока пусть лагерь выглядит спокойным.
— Да уж это как придётся, — сомневался Брюнхвальд, — кавалеристы поднялись, седлаются, артиллеристы запрягают лошадей, грузят свой порох в телеги. Все другие спрашивают, что случилось.
— Тем не менее сохраняйте видимость покоя.
— Как пожелаете, полковник.
Ночью любое дело делать совсем не просто, а уже военное — так и вовсе нелегко, попробуй хотя бы проведи полторы тысячи человек от лагеря до пристаней, да так, чтобы никто с пути не сбился, да не потерялся. Казалось бы, и идти-то пешему меньше, чем полчаса, а попробуй пройди такой путь ночью. Слава Богу, что, когда до пристани дошли, луна вышла, хоть какая-то помощь.
Подлецы лодочники за ночную работу просили вдвое против обычного. Пришлось платить. Хорошо, что Рене послали договариваться заранее. Он уже знал, какую роту на баржу с пирсов грузить, а какую можно и чуть выше по течению в лодки с пологого берега усадить. Но даже это не сильно ускоряло дело.
У пристаней один солдат в воду оступился. Но не утоп, вытащили, а вот оружие кое-кто из раззяв в воду ронял. Волков к концу переправы даже уже злиться устал. Но офицерам не выговаривал. Понимал, что дело сие редкое. В прошлый раз, когда на сторону горцев ночью переправлялись, так людей у него втрое меньше было. А тут… Хозяева барж просили, чтобы солдаты все вместе на пристань не заходили, боялись, что пристань не выдержит.
В общем, суетно, с руганью, с путаницей, с бестолковостью и, главное, с лишней тратой денег, но до полуночи все и без потерь на другой берег были перевезены.
Там уже опять же с руганью и бестолковостью строились в походные колонны и шли на запад, на Эшбахт. Слава Богу, что без обозов были.
Волков ждать не стал, сам поехал домой, время было; решил поесть и помыться. Приехал, перебудил всех; Бригитт и жена встали, Бригитт пошла на кухню, с Марией ужин или завтрак собирать, жена села рядом. Глядела как он моется, меняет одежды. Больше молчала или говорила всякие пустяки.
— Говорят, вы воевать едете.
— Еду, — коротко отвечал кавалер, не желая этот разговор продолжать.
— А с кем теперь? С горцами опять, поди? — спрашивает госпожа Эшбахт.
Волков плещется в кадке, молчит. Что ж ей ответить, сказать, что с братом её воюет? Нет, то не дело.
— Герцог людишек прислал меня брать, — наконец говорит он.
— И что же? Бить их будете? — с удивительной простотой спрашивает Элеонора Августа.
Он берёт у девки полотенце, вытирает лицо, плечи:
— Бить не буду, не хочу герцога злить, прогоню.
— И верно, — она на секунду замолкает и тут вспоминает, — а у меня чадо уже в животе шевелится.
Волков, вытирая промежность, берёт чистое исподнее, смотрит на жену, живот у неё уже весьма заметен:
— Слава Господу, молюсь ему каждодневно за ваше чрево.
— А я Божьей Матери и пресвятой Марте, заступнице обретённых, — сообщает жена.
— Это хорошо, — Волков начинает одеваться.
Пришли Максимилиан и братья Фейлинги, стали из ящика доставать его доспехи, бело-голубые полотнища его флагов.
— Два стяга возьмём? — спрашивает Максимилиан.
— Да, два, — говорит Волков, одеваясь, — главный для вас и малый — для первой роты.
Бригитт принесла серебряную тарелку, стакан, хлеб под чистой тряпицей. Расставляет всё на столе; девки кухонные несут в большой сковороде чёрные, крупные куски говяжьей печени с луком, варёную белую фасоль, масло, сыр, разогретое молоко, мёд.
Бригитта сама накладывает ему в тарелку еду. Он садится есть, отламывает хлеб.
— Господин мой, а хотите потрогать чрево моё? Пусть чадо руку отца почувствует, — говорит госпожа Эшбахт.
— Конечно, госпожа моя, — говорит он, кладёт руку на горячую и живую выпуклость своей жены, а жена кладёт свои руки на его руку. Она улыбается, счастливая.
А он тайком ловит взгляд госпожи Ланге. Та серьёзна. Но на вид спокойна: пусть господин трогает чрево своей жены. А тут и монахиня вниз спустилась. Здоровается с кавалером.
Волков начинает быстро есть. А Максимилиан и Фейлинги уже выложили на лавки все части его доспеха. Максимилиан осматривает стёганку:
— Кавалер, кольчугу под доспех будете надевать?
— Нет, — он опять ловит взгляд Бригитт, — стёганки будет достаточно.
После быстро встаёт, не доев, идёт из залы прочь, в дверях останавливается и так, чтобы его не видели другие, зовёт рукой к себе госпожу Ланге.
Та сразу идёт к нему. А он хватает её под руку и ведёт в почти тёмную комнатушку, где сложены кухонные вещи, кастрюли, чаны, кадки, там же около спуска в погреб рыцарь обнимает красавицу, быстро целует в губы, прежде сказав:
— Каждый день, каждый день я о вас думаю.
Она отвечает на его поцелуй, отрывается и говорит:
— А я без вас и спать не хочу ложиться, постель постыла без вас, мой господин, даже жена ваша уже не злит, — гладит его по небритой щеке ласково. — Жалею её иной раз. Плакать хочу всё время, едва сдерживаюсь. Слуг браню без причины, жду вас и жду… Во мне ведь тоже ваше чадо… Вы же не забыли?
— Нет, за ваше чадо молюсь ещё больше, чем за чадо жены, — говорит кавалер.
— Так вы мне о том хоть написали бы. Или дел у вас много? Пишите мне хоть иногда…
А он её слушает, а сам поворачивает её к себе спиной, целует в шею, крепко сжимает груди её, её лобок, затем наклоняет, а она и сама наклоняется, подбирая подолы ночной рубахи:
— Берите меня, мой господин.
— За тем и приехал, любовь моя.
— Любовь? — она, кажется, даже всхлипнула.
— Да, вы любовь моя.
Госпожа Ланге ещё оправляет свою одежду, а он уже идёт обратно в обеденную залу, у него
