и наружу вырывался истерический смех. «Как иронично — сначала ты твердишь мне два года, что я получу сполна, а когда кто-то трогает меня, ненавидишь этого человека и говоришь мне, что он получит по заслугам». Определено, этого человека я никогда не пойму — он слишком сложен.
— Томочка, доченька! — наговаривала мама, обнимая меня дрожащими руками. Статная женщина, бизнесвумен, Ольга Владимировна сейчас чуть ли не плакала, когда увидела меня. Мама обладала стальной выдержкой, но, видимо, тут даже она дала трещину. — Кто сотворил это с тобой? — она заплакала, пряча лицо у меня в волосах. Я была словно кукла, которую обнимали, а потом отпускали, чтобы задать еще несколько вопросов.
— Ольга Владимировна, отойдите, пожалуйста, — Алексей Александрович оттаскивал мою мать от меня. Я лишь безэмоционально глядела в потолок и не думала ни о чем.
Когда мама все таки вышла из реанимации, и был слышен лишь звук монитора, я повернула голову к Алексею Александровичу и сказала:
— Парень, который, вы говорите, приехал со мной, когда я попала под машину, — врач вопросительно глядел на меня, — это сделал он. Стас это сделал.
Если я и дальше буду молчать об этом, проблема не решится сама. Стоит довериться хотя бы своему врачу, он будет пытаться вылечить меня, и для этого ему нужно знать правду.
— И кому из вас мне верить?
— Кому хотите. Когда правда все-таки подтвердится, вы поймете, кто прав.
11. Неопределенность
Я провела в реанимации еще неделю, мне повторно сделали МРТ, рентген и УЗИ. Оказалось, трещина в большеберцовой кости увеличилась, так как я тогда шла вместе с Эрикой Николаевной к лестнице не в кресле-коляске и не на костылях, которая уже не появлялась на работе десять дней. Алексей Александрович пытался выманить у меня информацию по поводу моих похождений, но кроме того, что Стас виноват в моем состоянии, я больше ничего ему не говорила. Мы договорились не пускать его ко мне, если он вдруг опять решит навестить, но он больше и не приходил. «Надоело?». «Наигрался?». Возможно, но это на него совсем не похоже. Я говорю так, будто знаю его. Как глупо с моей стороны.
Мама сказала, что Арт в порядке, она кормит его и он спит в мягкой лежанке. У меня прямо немного от сердца отлегло. Теперь, когда меня перевели в отдельную палату, я каждый день смотрю на белый потолок в тишине, так как совсем одна. Диана уже давно выписалась и живет своей жизнью. Она мне нравилась — милая девочка. Изредка Алексей Александрович открывал окно, проветрить палату, и тогда я слышала щебетания птиц, которые еще не успели улететь на юг. Девятое октября. Завтра у Кирилла день рождения. Ко мне его больше не пускали после выходки в реанимации. Алексей Александрович спрашивал у меня, кем он мне приходится, но я молчала. Наши отношения слишком неопределенные для того, чтобы точно сказать о них что-либо. И эта неопределенность приследует меня уже достаточно долго.
— Он опять пришел, впустить его? — Алексей Александрович подошел к моей койке и наклонился, чтобы посмотреть на меня.
— Кто? — тихо спросила я, хотя прекрасно знала ответ.
— Твой неуравновешенный знакомый, — серьезно ответил он. Я подняла на него взгляд и встретилась с зелеными глазами за стеклами линз очков в такой тонкой оправе, что они были почти незаметны.
— Какой именно? — равнодушно спросила я.
— Который светлый такой, — врач потрепал свои волосы.
— Какой именно? — все также ровно переспросила я.
— Такие светло-серые глаза, — он нахмурился, — черт, тот, который тогда принес тебя к нам, — я смотрела на него также спокойно, — который ворвался в реанимацию, — наконец выдал он.
— А, вон какой, — сказала я. Да уж, Кирилл со Стасом были похожи не только в моих глазах, но и Алексея Александровича. Даже тут их действия можно было легко перепутать — оба принесли меня в палату, оба светловолосые, оба сероглазые, оба неуравновешенные, оба знакомы со мной.
— Пускать его?
— А кому вы доверяете больше? — я отвела взгляд.
Он все-таки впустил его. Кирилл выглянул из-за двери, а потом аккуратно зашел, будто опасаясь Алексея Александровича. Сначала я равнодушно смотрела на то, как он заходит, но позже разглядела, что он вытаскивает из-за спины… орхидею? На секунду я подумала, что он мог исправиться, но… Нет, этот человек мучил меня два года. У меня к нему не осталось ничего. Возможно, жалость есть, но не симпатия, ни тем более любовь, ни даже ненависть.
— Привет, — он поставил цветок на тумбочку и сел на стул рядом с моей койкой. Сначала я равнодушно смотрела на то, как он заходит, но позже разглядела, что он вытаскивает из-за спины… орхидею? На секунду я подумала, что он мог исправиться, но… Нет, этот человек мучил меня два года. У меня к нему не осталось ничего. Возможно, жалость есть, но не симпатия, ни тем более любовь, ни даже ненависть.
Я отвела от него взгляд. Теперь мое равнодушие пугало даже меня. «Почему ты больше не боишься его?» — спрашивала я себя. Но ответ никак не приходил в голову.
Я дождалась, пока Алексей Александрович покинет палату, и сказала:
— Ты же не считаешь, что я простила тебя?
— Ты ведь ненавидишь меня, ведь так? — Кирилла будто подменили — он неуверенно говорил и волновался, так как без перерыва заламывал пальцы на своих руках.
— Нет, вовсе не так, — сказала я. — У меня к тебе только равнодушие.
— Лучше б эта была ненависть.
— Не говори так, как будто ты бы мог поставить себя на мое место! — нахмурилась я. — Что с тобой произошло? Почему ты ведешь себя, будто ничего не произошло? Почему перестал…
Я замолчала. Кирилл лишь равнодушно смотрел в стену. Он ничего не сказала. Он просто промолчал.
— Ты считаешь, что было бы лучше, если б я продолжил? — он медленно моргнул и перевел на меня взгляд. — Что было бы куда легче определить с чувствами ко мне, если б я продолжил издеваться над тобой? — я посмотрела на него. Кирилл встал со стула и посмотрел на меня сверху, я сжала дротик в руке под простыней, который был в кармане моих домашних штанов, что привезла мама, тогда я быстро его достала оттуда и держала либо под подушкой, либо в руке как сейчас. — Так я могу продолжить, если ты того желаешь, — он положил руку на матрас и наклонился ко мне.
— Нет.
— Что, нет? — Кирилл удивился.
— Ты не будешь пользоваться моим нынешним положением для удовлетворения своих потребностей мести, — я крепче
