Незадолго до заката Джованни и отец Агостино пришли в нищий квартал у самых стен города, чтобы поговорить с Терино. Дом, в котором он скрывался, был построен незаконно: одна из стен являлась одновременно стеной соседнего дома — этот прием активно использовался обитателями кварталов, о которых ходила дурная слава. При такой постройке можно было сэкономить на материалах, хотя закон всячески пытался бороться с находчивыми бедняками. Первый этаж был сложен из камней, скрепленных цементным раствором, второй — деревянный. Терино жил на втором этаже. Это была жалкая лачуга: вместо мебели — заготовки для столярных мастерских, все столы косые да хромые, как видно наскоро сколоченные самим хозяином. По всей видимости, он раздобыл их у соседей с нижнего этажа, которые, в свою очередь, притащили это добро откуда-то еще.
На первый этаж вели каменные ступени, потом шла крутая деревянная лестница вроде той, что бывают на деревенских сеновалах; она доходила до лестничной площадки, опиравшейся на гнилые еловые балки.
Дверь в комнату хозяина была закрыта, но открыть ее ничего не стоило, потому что никаких петель не было: она удерживалась на железных кольцах, приваренных к металлическому стержню, что шел вдоль деревянной стены. Джованни сжал в руке кинжал и собирался постучать, но сначала приложил ухо к двери. Он был взволнован, его не оставляло ощущение смутной опасности, ведь предстоящий разговор едва ли будет напоминать дружескую беседу.
Из комнаты донесся звук сдвигаемой табуретки. Потом на пол упало что-то тяжелое, и снова все стихло, но через некоторое время раздался длинный стон обрушившихся деревянных балок. Лачуга немного пошатнулась и с диким грохотом рухнула. Джованни и отец Агостино едва успели спрыгнуть на первый этаж и прикрыть голову руками. На них повалились обломки крыши и стены, у которой они только что стояли. Когда все стихло, они с трудом выбрались из-под покореженной мебели и встали. Они стояли посреди огромной груды строительного мусора. Кости у обоих были целы. Вдруг они услышали неподалеку какие-то звуки, напоминающие глухое ворчание. Оно раздавалось из-под обломков крыши, которые заполнили то место, где еще минуту назад стоял дом. Они принялись работать что было сил: под руки попадались комья земли, обломки камня и сухой тростник, которым была постелена крыша. Наконец они откопали своего подозреваемого. Он лежал ничком: на шее была затянутая веревка, а балка, к которой она была привязана, упала ему на спину и раскололась. Незадачливый убийца пытался покончить с собой, но его подвели гнилые балки собственного дома. На него было страшно смотреть: все лицо покрыто ожогами, из-за этого шрам на щеке стал еще заметнее. Это была единственная примета, по которой его можно было опознать. Похоже на то, что Терино повредился в рассудке, ибо он постоянно бормотал что-то несвязное. Джованни нашел нечто вроде стола, очистил его от мусора, как вдруг заметил письмо. В письме несостоявшийся самоубийца сообщал Эстер, что собирается проститься с жизнью. Пока Джованни читал, отец Агостино развязывал узел на шее Терино. Было решено отнести его в дом, где остановился священник, привести в чувство, а затем допросить.
— Мой бедный дом, — простонал Терино и успел еще несколько раз обернуться, пока его уносили.
Джованни и его помощник переглянулись. Оба казались разочарованными. Часто зло представляется нам в обличье самого дьявола, и вдруг его воплощением оказывается обычный недотепа, который убивает людей по той же причине, по которой другой печет лепешки. Единственное, что могло напомнить о злых силах, — это обожженное лицо Терино и глубокий шрам на правой щеке.
Ты прячешься в одном… Один. Альфа. Бернар нажал на четыре буквы «А». Ничего не выходит. Обнят двумя… Два ангела, четыре крыла… Или все не то? У серафимов, кажется, шесть крыльев, а у херувимов сколько? «О», «Е», «Т», «R» — всех этих букв здесь по четыре. Или ключ к разгадке таится в букве «Т»? Ведь именно она высечена на камне. Ответ ты сможешь дать… Но последней строчки не хватает, и, видимо, она содержит в себе что-то важное. Бернар никак не мог заснуть, найти разгадку не получалось. К тому же ночь выдалась очень холодной. Дождь продолжал поливать, за вершинами холмов виднелись какие-то вспышки, вдалеке раздавался печальный вой — все это не способствовало спокойному сну. Он совсем пал духом: драгоценный ларец был у него в руках, и очень может быть, что в нем находился ковчег Завета или даже, если верить Дану, останки Христа и Марии Магдалины. Ему и самому были известны истории из рыцарских романов: лишь избранный, чистый сердцем человек мог приблизиться к Граалю или другому священному предмету, чем бы он ни был. Но ведь если Бернар проделал столь долгий путь, это тоже не просто так! По дороге он постоянно ощущал Божественное присутствие, Господь тайно и явно посылал ему знаки, и вот он отыскал священную реликвию. Но он не знал, как открыть замок, и спрашивал себя, действительно ли он является тем самым избранным, а если это не так, то каково тогда его собственное предназначение. Бернар не мог отнести себя к чистым сердцем, он испытывал чувство вины, ведь ему приходилось убивать христиан во время частых войн между итальянскими государствами, а может быть, он осквернил себя грязными мыслями в ночь, проведенную с Эстер. К тому же потом он думал о ней еще целую неделю. Но ведь он согрешил в мыслях, а не в поступках. Бернар встал на колени и покаялся за эту ночь. Потом он помолился за отца, за мать и за себя самого, испрашивая прощения для всех. Он помолился и о том, чтобы Господь позволил ему оказаться тем избранным, который проникнет в священную тайну, пусть даже он этого недостоин… Чтобы он явился тем самым сосудом, которому суждено оказаться хранителем Божьей славы. И теперь он ждал внезапного озарения, интуитивного проблеска, того мига, когда он вдруг прозреет и сможет разгадать нужную комбинацию букв, которая позволит победить сложный механизм и сдвинуть тяжелую крышку ларца. Он смежил веки. «Когда я открою глаза, пусть первое, что я увижу, будет являть собой волю Господню». Немного погодя он открыл глаза и тут же увидел свою лопату. Тогда он понял, что следует сделать: он удлинил ручку, крепко сжал в руках черенок, замахнулся что есть силы и глубоко вздохнул. Сейчас он разбежится, ударит по каменной крышке, разобьет ее и узнает, что же внутри. Он уже замахнулся лопатой, но все еще медлил нанести удар.
И в это самое мгновение в дуб, что рос недалеко от церкви, ударила молния. Бернар так и остался стоять, выпрямившись во весь рост и насквозь промокший, подобно кипарису, по стволу которого прокатился сильнейший разряд, посланный самими богами. Точно его озарила мощнейшая вспышка той самой энергии, что движет звезды и светила.
Прошла всего лишь секунда. Но в этот миг время остановилось.
Потом он пытался вспомнить, что это было, и ему казалось, что прошлое, настоящее и будущее перемешались и явились ему одновременно. Прошлое было будущим, будущее казалось прошлым, а вместе они были единственным мигом здесь и сейчас, и миг этот длился целую вечность. Он увидел момент своего рождения и час кончины, миг ранения во время сражения при Акре, когда в глазах потемнело и море исчезло из виду, заботливые руки Ахмеда, битвы за итальянцев, свою тележку, груженную тяжелым ларцом, и старого друга Дана на пирсе Корфу… Все эти мгновения его жизни не имели конца и начала, они сосуществовали, они были навсегда.
