про сталкера, который чуть было изворотом не стал, Яга спасла. Но там мутация только началась. Да и не уверен я, что он в конце концов все же в изворота не превратится.
В баре нам пришлось просидеть полдня, ожидая, пока дождь не то что закончится, а хотя бы просто станет потише. За это время я успела высушить все вещи, включая спальник, а потому сидела на скамье вполне довольная жизнью. В голове засела мысль: может, стоит поговорить с тем же Пильманом? Если верить слухам, которыми богат «свободовский» бар, относительно недавно его научная группа довольно плотно занималась темой темных – откуда они берутся и что в них такого особенного. Глядишь, и подскажет что. Стас же к науке не обращался, и тут я его прекрасно понимаю.
– А слыхали байку про то, что в глубине Зоны спать нельзя? – раздалось за соседним столиком. Я обернулась. О, видела этого сталкера. Доцент.
– Это почему? – и этого знаю. Прапор.
– Кошмары сниться начнут, да такие, что либо во сне помрешь, либо крышей поедешь. Вон, говорят, Канадец в Припяти переночевал в одной из квартир, так ему потом наяву всякие ужасы мерещились. Про каких-то белых спрутов рассказывал и маленьких девочек с провалами вместо глаз.
Прапор присвистнул:
– Брешет небось. Беленькой бутылку приговорил, вот и померещилось.
– Не, – покачал головой Доцент. – Это он в баре прибухнуть может, а в рейде – ни-ни.
Разговор плавно переключился на последние посиделки в баре – кто там кому по морде дал, кто кому в вечной дружбе поклялся, – а я снова задумалась. Дикие земли, конечно, далеко не центр Зоны, но, может, мои кошмары связаны именно с этим? И перестанут мне сниться сразу же, как только я пересеку южную границу территории «Закона»?
Я посмотрела на Стаса. Нет, не пойдет. Здесь и «Закону» меня отследить сложнее будет, и брат поближе. Правда, как раз у него сейчас на лице написано, что он меня близко к себе больше не подпустит – потому что боится того, что может со мной сотворить его темная половина.
В тихо играющем приемнике снова сменилась мелодия, и я вздрогнула, потому что эту песню знала очень хорошо.
Ты так любишь эту жизнь, розовые сны,
Веришь отраженью.
Я ищу глоток весны, мне страшнее жить,
Чем смерти приближенье.
Да, я черствый, неживой, мертв и погребен,
Верен только страху.
Почему мне не смешно?
Чувство радости ушло, вечная готовность к краху.
– Про тебя, Стас, – покосилась я на брата. «Кукрыниксы» словно темными вдохновлялись, когда писали свои «Страхи».
– Один в один, – согласился он, и до самого конца песни мы сидели, молча слушая. Странно, но почему-то слова, вроде и горькие, вселили в меня надежду, что это еще не конец. Пусть Стас темный – того, что он мой брат, не сможет изменить даже Безымянный.
* * *
Не успели мы выйти к Мертвячьему городу, как наткнулись на того самого белоглазого темного. Глюка. Точнее, наткнулась бы я, будь я одна, но Стас почувствовал темного задолго до того, как увидел. Глюк стоял на пригорке и словно кого-то ждал. Уж не нас ли? Впрочем, этот вопрос моментально вылетел из головы, потому что из-за пригорка показался другой темный, и я застыла, не веря своим глазам: Грек! Жив, курилка!
Я смотрела на него и не могла сдержать все шире расползающейся улыбки. И не то чтобы я не поверила Глюку, который сказал мне тогда, что Грек выживет, или Стасу, который почувствовал появление нового темного, но убедиться своими глазами никогда не будет лишним.
Стас уже представлял меня белоглазому:
– Знакомься, Глюк, это моя сестра. В Зону не побоялась сунуться, чтобы меня найти.
– Мы уже встречались. Сестра, значит? – Глюк словно поставил себе галочку. – Чувствуется.
– Нашла все-таки? Да, мать, везет тебе на темных, – грустно усмехнулся Грек.
– Пофиг, – отмахнулась я, не переставая улыбаться. – Главное, что живы!
Глюк внимательно посмотрел на меня, но промолчал.
– Сам как, Грек? – Как-то незаметно Глюк и Стас остались на месте, а мы отошли к обочине дороги.
– Шкура слазит. – Грек почесал небритый подбородок, где местами действительно отслаивалась кожа. Как после ожога, вспомнила я. – Кровь пока из носа течет часто. Они, – Грек кивнул на Глюка, – говорят, что это организм так перестраивается. И рожа скоро будет такая, что в зеркало лучше не смотреть.
– Хорошо, что их тут нет, – усмехнулась я.
– Точно. Зато радиации больше могу не бояться, а совсем даже наоборот – чем ее больше, тем мне лучше.
– А со «светлячком» что? – вспомнила я. Грек снова грустно улыбнулся:
– Отправил я его куда надо. Вот только мне теперь обратно к Оле ходу нет. На Большой земле мне не выжить, да и ей зачем такой урод?
– С наукой надо поговорить. Может, Пильман что подскажет.
– Может. – Надежды в его голосе не было. Впрочем, тоски тоже.
Подошел Стас.
– Люб, им пора дальше идти.
Грек удивленно посмотрел на меня:
– Дикая, это тебя, что ли?
– Ага. На Большой земле меня именно так и звали.
– Ну а меня – Лехой. Приятно познакомиться, – а вот сейчас тоска все-таки прорвалась.
– Прорвемся, Лех. Сталкеры мы или где?
* * *
То ли эта короткая встреча так на Стаса повлияла, то ли близость Мертвячьего города, но он, начавший было оттаивать, снова замкнулся в себе. Словно сработал какой-то переключатель, явив мне вместо родного и любимого брата чужого и опасного Безымянного. Нет, он не отрастил клыки, кровожадности во взгляде не прибавилось, но что-то появилось в нем такое, что руки помимо воли схватились за автомат. Он это, конечно, заметил, но только мрачно усмехнулся.
– Стас?
– Что?
– Выключи Безымянного, пожалуйста, – произнесла я и сама удивилась тому, как жалобно прозвучал мой голос.
– Привыкай… Дикая. Это теперь тоже часть меня. И чем дальше, тем будет хуже. – Он повернулся ко мне. – Стаса Федорова, такого, каким ты его знала, давно уже нет. Так что подумай еще раз, нужно ли оно тебе.
Я заставила руки отпустить автомат.
– Знаю. Уже подумала. Стас, – упрямо повторила я. – Если ты доволен такой жизнью – мешать не буду. Но если есть хоть малейший шанс вернуться обратно, то я прошу тебя – не сдавайся.
– Нет никаких шансов, – резко ответил он.
– И все же… не жги мосты.
Безымянный отвернулся.
– Военсталов берегись. Если тебя возьмут – я ничем не помогу. Где лежит груз, я знаю, но отдавать его Карпову не собираюсь.
– Я
