class="p1">— Чтобы ты смог задать вопросы.
— Такие предметы есть для каждого народа?
— Сначала уточни, где есть?
— А где могут быть?
— Нигде. Бывают явленные в мир и скрытые. И то и другое состояние временное. И не для каждого народа. Для кого-то время уже прошло, для кого-то еще впереди. В невидимой вам сфере, где определены пути и судьбы, создаются и предметы. Если они проявились в мир, то усилят народ и выпрямят путь. Если их утратить, то народ собьется или встанет. Или пойдет по чужому пути, как твой.
— По чужому? Это по какому?
— По пути своих завоевателей, что вас поработили однажды. Празднуете, что освободились от ига, на самом деле, отдались в рабство навсегда. Думаете, что победили дракона, но он поселился у вас дома и сами становитесь им. Другие отряхнулись и живут своей жизнью. А вы приняли чужой путь.
— Мы? Как мы можем его принять или не принять? Как народ может согласиться в рабство?
— Кроме предметов есть еще и люди. Ключевые центры. Символ и воплощение народа в нескольких человеках, которые и принимают решение за всех.
— И что они сделали?
— Они вас предали за толику земных благ и почестей. Те, которых для вас объявили святыми и заставили поклонятся.
— Это когда было. Времена меняются. Царь в силах дать свободу людям, отменить крепостное право, пересажать врагов.
— Ничего не изменилось и не изменится. Царь не в состоянии своей волей изменить путь. Всегда будут рабы, только форма эксплуатации разная. И если дать им свободу, то все вернется, только через кровь и горы трупов, через голод для умерщвления непокорных и вопиющую несправедливость кар для лишения надежды на право и правду. Всегда будут всесильные хозяева под другими названиями. И любая свобода будет откатываться к тирании. Наступит такая страшная жизнь, что рабы сами приползут и будут умолять забрать от них свободу в обмен на еду и спокойствие. И те, которых считают господами, никогда своей волей не изменят положение, какие бы благородные помыслы их не направляли. Их тут же сомнут. Благодарностью будет полное уничтожение всего сословия, как не справившегося. А на их место примут новых деспотов, еще страшнее.
— Безрадостно как-то.
— Но это чужой путь, по которому вы сейчас идете.
— Как мне найти свой? И есть ли вещь силы, ключ для него?
— А ты начни искать.
— Если будут искать другие?
— И так ищут изо всех сил. Пока не нашли.
— Что будет с Бразилией и другими странами рядом с ней?
— Когда будут готовы к мудрости, тогда она откроется. Думай о своих. Это твоя миссия.
Сколько часов продолжалась беседа, я так и не понял. Время повисло густым киселем. Мы еще говорили о многом.
— Вы знаете, кто я?
— Я вижу, что у тебя в голове. И не бойся ничего. Возьми на память, — силуэт указал в сторону.
На камне лежала круглая многоугольная звезда на шнурке с ладошку размером. Я сжал в кулаке подарок. Обратную дорогу не чувствую. Образы и слова звучат в моей голове, закрывая остальную реальность. Я очнулся только тогда, когда пошатнулся. Нога скользнула по камню, и мир вернулся. Огляделся. Было, скорее всего, утро. Я стоял в ущелье Призраков возле тропы наверх. Недалеко валялась моя переметная сума рыжей кожи. Зверушки добыли из нее все съестное и саму погрызли. Журчал в расселине ручей.
Я потрогал затылок. Может, я все же сорвался вместе с сумой, ударился и в беспамятстве пребывал в видениях? Но зажатая звезда впивалась лучиками в кожу. Правой рукой я разогнул непослушные пальцы. Это не серебро. Окислов нет. Но тяжелая. Это платина. На каждом лучике знаки, как карябки. Наверное, письменность майя или инков, или ацтеков. Больше я никого из древних доколумбовых цивилизаций не помнил. А почему призраки такие высокие, а индейцы маленькие?
Сразу начало трясти. Я бросил все попытки воспоминания и анализа. Пошел к ручью и напился воды. Стараясь ни о чем не думать, пошел к форту. Вот знакомая поляна. Труп пумы обглодан до костей. Быстро что-то. Чем дальше иду, тем более появляется легкость. Мне весело. И не хочется обратно в мир. Я разговариваю с птичками, с деревьями и кустами. «Я чокнулся, — понял я, — точно, сошел с ума и теперь, как юродивый. И это классно. До чего же прекрасно быть не в миру и не в себе. Зачем тогда я иду? Поселюсь где-нибудь неподалеку. Нет, зачем-то надо».
Когда в вечернем тумане показалась верхушка разрушенной башни форта, я физически почувствовал границу, за которой произойдет мое возвращение в мир. Там люди, которым я нужен и за которых решил быть в ответе. Как сквозь резину, я прошел сотню метров. Ущелье выпустило, но сразу ослабли ноги. Я упал на колени. Ветер легко дунул, открывая стену от тумана. Оказывается, там часовой. Меня заметили. А я потерял сознание.
Когда открыл глаза, надо мной сидела Алена. Откидное окошко в брезентовой стенке шатра пускало дневной свет. Я голый, в одеялах. Грудь и рука перевязаны. У Алены рубец на фоне проходящего синяка, но уже без швов. Улыбаюсь.
— Я все думала, что тебе не понравлюсь с такой рожей.
— Глупая, ты мне любая хороша, потому что моя.
— Я знаю, поэтому не сильно печалилась.
— Давно я так лежу?
— Два дня назад пришел к ночи. А до этого две недели где-то шатался. Говорила, надо везде вместе ходить. И кто тебя так расцарапал?
— Пума.
— Ага, рассказывай, пума, — улыбнулась она.
Потом вдруг заплакала и упала мне на грудь. Слабыми руками я обнял ее. Я вернулся на планету людей.
На следующее утро мне намного легче. Все ходят меня проведать. Палатка звуки не приглушает: «Глаза открыл. Бульону выпил».
— Что там было? — Спрашивает Алена.
— Не могу сразу сказать, — я греюсь горячим вином.
— Ты нашел, что искал?
— Нашел. Но нам туда больше не надо. Все остальное выложу по мере осознания и выздоровления. Лучше рассказывайте, что здесь происходит.
Жена рассказала, а потом позвала Игната и Федю на доклад. Дела не так уж и плохи. Васятка в горячке лежал почти все эти две недели. Думали, помрет. Но сейчас ему легче. Как узнал, что я вернулся, так и вовсе воспрянул духом. Конечно, речи о передвижении на своих ногах еще нет. Федя в первую же ночь уложил, с его слов, пятерых наемников. Двоих на посту, троих у костра. На следующую ночь двоих на посту и одного в лагере. Каждый раз потери замечали и стреляли в темноту из всего, чего могли. Федю
