брудершафт? — предложила она и сделала руку колечком.
— Боюсь, что Эдуард будет против, — опять нашёлся Гордеев и посмотрел на меня снисходительным взглядом. — Давайте просто перейдём на ты.
— А я уже перешла — ты не заметил?
Они чокнулись и выпили.
Мы сидели до пяти утра. Спорили. Шутили. Рассуждали о жизни. Переслушали огромное количество всякой музыки. Выпили море вина и водки. Таня пила наравне с нами и совершенно не пьянела (меня всегда удивляла эта её способность), курила одну сигарету за другой, и только фиолетовые тени пролегли под глазами от усталости и напряжения.
Она довольно редко вмешивалась в наши пространные беседы, но, если она всё-таки высказывалась по какой-то теме, то делала это с небывалой точностью и демонстрировала несвойственную для молоденьких девушек эрудицию. В отличие от многих её сверстниц, которых по жизни ничего не интересовало, кроме шмотья и любовных отношений, оно запоем читала умные книги, хорошо училась в институте и пытливо вглядывалась в очертания окружающего мира.
Но даже не это было главное — её кардинальное отличие заключалось в том, что она обладала какой-то особой зоркостью ума, каким-то молниеносным восприятием и, конечно же, сверхъестественной интуицией. Было в ней что-то нечеловеческое — то самое что отпугивает нормальных людей, но привлекает таких безумцев, как я.
Меня тянуло к ней на подсознательном уровне, потому что любопытство — это мой бич. Мне всегда хотелось заглянуть за горизонт, именно поэтому однажды я попробовал наркотики, но это был всего лишь секрет Полишинеля. В этой девочке была настоящая тайна, которую я не могу разгадать до сих пор…
Гордеев любил под водочку пофилософствовать, и почему-то с повышением градуса у него открывалась неудержимая и ничем не объяснимая тяга к сакральному. А ещё он очень любил moralite, то есть возводить мораль до кантовских высот, неистово сокрушаясь от того, что миром правят деньги, что повсюду царит страшная бездуховность, что вокруг — одни лицемеры, что никто не хочет взваливать на себя крест, а напротив, нет отбою от желающих заработать свои тридцать серебряников.
— Ну давайте порассуждаем, чем Иуда отличается от банального христопродавца, — предложил Гордеев, обведя нас испытующим взглядом, словно мы готовы были сорваться и бежать на перегонки в Управление собственной безопасности МВД.
В ответ мы терпеливо молчали, предоставляя ему возможность самому развивать эту тему. Выдержав паузу и убедившись, что мы совершенно не компетентны в вопросах религиозной философии, он продолжил назидательным тоном, вполголоса, как будто сообщая нам эту информацию по секрету:
— Крыса, или так называемая продажная шкура, — это существо мерзкое, отвратительное, лишённое кого-либо оправдания и малейшей симпатии. Такой человечек не наделён никакой сверхзадачей, а предаёт лишь ради своих меркантильных целей, и заметьте: символическая плата в тридцать шекелей навряд ли его заинтересует…
— А сколько это будет в переводе на наши деньги? — спросила Таня задумчиво, но Гордеев недовольно поморщился (какое это имеет значение?) и продолжил с воодушевлённым видом:
— Иуда — это идейный предатель! — произнёс он, поднимая указательный палец кверху. — Это антигерой, без которого не было бы и героя, поскольку всё оптимальное и цельное имеет как положительное, так и отрицательное значение.
— Иуда отдал свою жизнь ради великой цели, ради любимого Иисуса, но не ради денег, — продолжал Славян. — Никогда с этим не соглашусь! Он вернул это серебро первосвященнику и после этого повесился… Вам это ни о чём не говорит?
— Ты прав только в одном, Слава, а именно в том, что Иуда, будучи самым любимым учеником Иисуса, стал жертвой великих сакральных игр, — заметила с иронией Татьяна.
— Но почему именно его выбрали на эту роль? — спросила она, закуривая сигарету и выпуская первую затяжку через нос.
— Да потому, что в душе он был самой настоящей крысой и продажной шкурой, — ответил я вместо Гордеева, который задумчиво ворошил пепел кончиком сигареты. — Поэтому его и подставили… А кто бы ещё сгодился на такую роль? Все остальные были честными пионерами, а этот так называемый Павлик Морозов бабки воровал из партийной кассы и много нехорошего ещё делал…
— Бог не Тимошка — видит немножко, — добавила Татьяна.
— Не согласен с вами, ребята… Ой, не согласен! — протестовал Гордеев, размахивая толстым, как сосиска, пальцем. — Вы рассуждаете, как ортодоксальные христиане. Так же рассуждали ортодоксальные иудеи, когда кричали: «Распни его!» — для них Иисус был таким же предателем…
Он продолжал:
— С точки зрения высшей справедливости не бывает плохих или хороших людей — бывают лишь божественные предназначения, например: Понтий Пилат, Каиафа, Иуда, Лонгин, Иосиф Аримафейский, Мария Магдалина, Пресвятая Дева Мария, Павел, Андрей, Иоанн, Матфей, Лука и многие другие… Это кармические ступени, по которым человек восходил к небу и в итоге стал Богом. Кто бы он был без них? Кто бы его знал? Кто бы его помнил, если бы он умер в собственной постели, в окружении внуков и детей?
— С каких это пор ты стал фаталистом? — спросил я с ехидной улыбкой. — Ты же всегда считал, что твоя судьба — в твоих руках, а Всевышнему на тебя плевать, как и на всех остальных, как и на всё, что мы творим на этой планете.
— Ты знаешь, Эдичка, с недавних… — ответил Гордеев и добавил с легким сарказмом: — Я вдруг понял, что не всё от меня зависит, и сегодня я в этом убедился очередной раз.
— Ну понятно… Пока всё гладко, мы считаем это своей заслугой, а как пошли обломы, так виноват, значит, Господь Бог?
— Не всё так однозначно… — отбивался от меня Славян, но тут на него наехала Татьяна:
— То есть ты хочешь сказать, — у неё аж щёки порозовели от возмущения, — что с точки зрения высшей справедливости можно оправдать любой безнравственный поступок и даже преступление?
— Ну вот, слава Богу, ты начала меня понимать! — обрадовался Гордеев и воссиял аки солнце. — У Всевышнего для каждого есть план, и человек в его руках — всего лишь марионетка, поэтому роль Иуды предельно ясна и отвечает главным требованиям контекста. С точки зрения Иешуа Га-Ноцри Иуда поступил плохо, очень плохо, потому что он предал своего друга и учителя, но с точки зрения Иисуса Христа у него не было другого выбора, потому что его мотивировал сам Дьявол. Поэтому
