по болоту. Скоро позади них остались две дымящиеся кочки — их жилища.
Когда они взбирались на пригорок, у большака, Барткус тяжело дышал, задыхался и все останавливался, а сосед поджидал его.
— Не могу… Кабы работать не надо было, так еще туда-сюда… а теперь чуть быстрее пойдешь или потяжелее что понесешь — совсем плохо делается.
Вскоре они добрались до местечка, прошли его и оказались на самом конце Воробьиной улицы, у потребиловки. Зайдя в лавку, новоселы справились насчет суперфосфата.
— Сегодня должны были известить из Клайпеды, — отвечал продавец.
Собравшиеся в лавке мужики рассказывали друг другу, что и в газетах пишется про суперфосфат, уж больно хвалят его и всем советуют употреблять.
В сенях волостного правления и в потребиловке Варткус видел расклеенные по стенам картинки, на которых было нарисовано желтеющее ржаное поле, подымавшееся прямо в поднебесье. Золотую густую рожь косила машина — и все это были результаты применения суперфосфата. А на другой половине плаката был изображен участок обыкновенной, прибитой к земле ржи, которую косил один человек; так вот бывает без суперфосфата, — писали на плакате.
Поздно ночью возвратившись домой, Варткус рассказал жене все, что слышал. Он никак не мог решить, брать ему суперфосфат или нет. А ну, как трудно будет расплатиться, а ну, как такая уйма денег зря пропадет? Одного или двух мешков нехватит, даже трех на такое болото недостаточно. Если уж сеять, так надо больше брать.
— А почем он?
— Недешево. По двадцать пять. Говорят, из Швеции на кораблях привезут, а сюда на баржах доставят. В деревне Дубинскяй уже все записались. Подговаривал и меня Каупкус, а я говорю — с женой посоветуюсь, как она скажет. Деньги-то потратишь быстро, а как понадобятся, так их из собачьей глотки не вытащишь.
Женщина утерла платком слезящиеся от дыма глаза.
— Делай, как знаешь. Чего ты у меня спрашиваешь? Если Каупкус покупает и все берут — должно быть, этот суперфосфат на что-нибудь да годится. Купим, будь что будет. Еще ведь и с деньгами обещают обождать… Может, и из землянки будущей весной вылезем, хатенку сколотим…
— Говорят, что, как им унавозишь, очень хорошо всходы поднимаются. Вон у ксендза тоже ничего не росло, а как стал удобрять, ого! Хлеба такие выгнало, что проезжие не нарадуются! Прежде, бывало, про этот суперфосфат никто и не слыхал. Говорят, это все новая власть выдумала. Каупкус в газетах читал, будто власть эта за простых людей больше заступаться будет. В прошлое воскресенье после агронома городской какой-то речь держал, записывайтесь, мол, объединяйтесь — власть эта народу большое облегчение сделает, удобрения выпишет, лесу даст новосёлам. Ну, говорю я себе, власть за народ стоять будет! — взял и подписался.
Обсудив хорошенько все дела, Барткус с женой решили, что надо записаться на суперфосфат для ржаного поля.
Дни становились все светлее. Все больше птиц кричало на болоте. Они кружились над болотами, бродили и поднимали шум — серые кулики и чёрные аисты.
Далеко на Немане засвистел буксир. Тяжело пыхтя и посапывая, он приволок три баржи, груженные «зупером».
Со всей волости собрались крестьяне с подводами. С барж спустили лодки, доски, бросили якоря. Началась разгрузка суперфосфата.
Запачканные в золе его, оборванные крестьяне таскали мешки. За разгрузку в течение целого дня потребиловка сделала скидку покупателям.
Барткус явился без лошади, без телеги и вызвался таскать мешки: Каупкус, наваливая ему на спину «зупер», все уговаривал его:
— Одышка у тебя, здоровье неважное. Лучше лит-другой переплатить, только бы здоровым домой воротиться.
Первые мешки Барткус нес, даже не ощущая тяжести. Правда, у берега, где их грузили на возы, он, сбросив мешок, долго переводил дух, уцепившись за задок телеги, но минутку спустя уже тащил другой.
— Отойди в сторону, старик! Или живей тащись, чорт тебя подери, — подшучивали молодые парни, бегом бежавшие с мешками на плечах. Они таскали «зупер» всей гурьбой, словно играючи.
Напрягши все свои силы, чтобы повыше вскинуть центнеровый мешок, Барткус споткнулся. Мешок стал сползать набок, вильнул в воздухе и упал в воду.
На барже, где кто-то громко подсчитывал количество мешков, послышался смех.
Носильщики остановились. Двое-трое из них, не раздеваясь, полезли в воду. Хозяин баржи, говоривший с немецким акцентом, отдал команду как можно быстрее вытащить мешок.
Барткуса увели с берега двое крестьян. Он был бледен, глаза у него выкатились, синие жилы вздулись на лбу и на руках. Хватаясь за край мостков, тяжело дыша, он отхаркнулся и выплюнул кровавый сгусток.
— Лопнуло, видно…
— Что?
— Ничего, пройдет. Со мной много раз так случалось, когда, бывало, подыму тяжесть побольше, — успокаивал мужичок в подпоясанной веревкой сермяге, придерживая Барткуса за плечи.
Работа шла. До поздней ночи, тяжело пыхтя, таскали люди мешки.
В весеннюю холодную ночь по большакам и болотам Каупкус привез в самую болотную глушь умолкнувшего Барткуса. Голова его перекатывалась на мешке суперфосфата.
Барткус несколько дней пролежал, харкая кровью. По полям проходили дни, один другого краше. Небо, ясное днём и ночью, стояло над болотами, сосняком и целиной.
Барткус чувствовал, что пора вставать, что нельзя зря валяться в постели.
Тихим утром, когда на трясине раскрылись уже сероватые болотные цветы и где-то запела иволга, Барткус вышел в поле. С помощью жены притащил он на свою полосу мешки с удобрением.
Насыпал в фартук суперфосфата и зашагал по бороздам. Рожь взошла вкривь и вкось, прибитая к земле, пожелтевшая, редкая.
Спокоен был воздух, насыщенный кисловатым запахом земли. Панские леса уныло шумели. Барткус сыпал суперфосфат осторожно, стараясь не затоптать ни единого побега, ни одного листочка, чтобы удобрение досталось каждому кустику. А жена шла сзади и следила, чтобы муж не упал.
Едва только успел он разбросать последнюю горсть, как ему стало плохо, и он присел отдохнуть на краю поля.
— К дождю… Ох, как нужен ржице дождь, — произнес он, услышав иволгу. И, почувствовав еще большую слабость, прижался головой к влажной земле.
Жена начала рыдать:
— И что, что это с тобою? Бедняжка ты мой, Юргутис… положи ты голову мне на колени…
Он слег. Частые припадки, кашель с кровохарканием замучили его.
Но чуть ему становилось получше, он подзывал жену и слабым голосом говорил:
— Марюк, пойди обойди ржаное поле, погляди, как там дела…
— Ладно, Юргутис, ладно, не тревожься… я уж там побывала. Поле — как бархат… Скоро начнет колоситься.
Рожь подымалась темными кудрями. Зеленело, ходило под ветром, вырастало лесом стеблей огромное ржаное войско.
— Ну, как рожь? Был ночью дождик?.. Сильно ли зазеленела? Не полегла ли где?
— Нет, Юргис, нет…
— Ох, хорошо бы теперь дождичка.
