косвенную или прямую апологию. По словам Гареева, и самым знаменитым полководцам не удавалось избежать поражений. Но все дело в том, по каким причинам они терпели поражения. Игнорируя критику приказа № 227, Гареев оправдывает его. Об операциях Красной Армии в 1945 г. автор пишет как о «грандиозных, небывалых по своим масштабам». Но разве уступали им действия вермахта в 1941–1942 гг.? Можно ли игнорировать влияние капитуляции Японии перед США на ход и исход Маньчжурской операции? Характерно, что японские потери убитыми были 84 тыс., а пленными — около 600 тыс.
Гареев по-старому трактует генезис войны, преувеличивая значение идеологических влияний на политику держав и преуменьшая геополитический, экономический и другие факторы. «Главной целью фашистской Германии», и то на определенном этапе ее борьбы за мировое господство, было не только «уничтожение» СССР, как пишет Гареев, но и покорение Восточной Европы. Фашисты стремились не «истребить» целиком народы СССР, а не допустить на его территории советской, царской, любой иной государственности, кроме германской; уничтожить или выслать часть населения, остальную — эксплуатировать. Антисоветизм не был «ведущей и интегрирующей тенденцией в политике капиталистических государств», не было и «чистой» войны «капитализма против социализма». В конечном счете возобладали национально-государственные интересы, противоречия — не пролетарско-буржуазные, а межимпериалистические. Они главным образом и привели к созданию антифашистской коалиции, а вовсе не «мудрость вождя».
Вслед за Сталиным автор утверждает, что пакт 23 августа предотвратил нападение на СССР в 1939 г. Но кто это доказал? Пакт «разорвал единый фронт империалистических государств»? Но такого фронта не было. Гареев утверждает, что пакт отрицал насилие. Но суть этого пакта проявилась как раз не в ненападении, а именно в насилии над Польшей, ее разделе. Неуклюже отрицая в течение десятилетий наличие секретного протокола к пакту, в СССР лицемерили. Пакт не был «достижением советской внешней политики», наоборот, он препятствовал созданию антифашистской коалиции. СССР долго воевал без союзников. Японская агрессия повернула на юг не после пакта, а после Смоленского сражения. «Пакт позволял улучшить оборону СССР». На деле же его военное положение к 22 июня ухудшилось. Пакт изначально противоречил праву. Наивно отрывать его от договора 28 сентября и неких последующих «ошибок Сталина и Молотова». Мы не можем принять и общего суждения Гареева: «в области внешней политики (СССР. — Авт.) было меньше деформаций и грубых извращений, чем во внутренней политике». Но оборона — это также внешняя политика. Она сопровождалась «извращениями», с которыми не сравнятся все «деформации» 30-х г. Не стремится ли автор уйти от больной темы о вине военных? Ему близко и суждение об «объективных» причинах поражений.
В своей книге о Жукове Гареев проигнорировал научную критику мифа о «первом маршале», в котором наиболее ярко проявились все изъяны советской литературы о войне. О Жукове уже опубликованы многочисленные и крайне неоднозначные материалы. Автор же отобрал из них лишь соответствующие «социальному заказу» — обоснованию решений о новых памятниках, ордене и медали. Вслед за многими апологетами он обошел молчанием все негативные сведения о Жукове (некомпетентность, жестокость, «трофейную кампанию», «тоцкий подвиг» и др.) или пытался их опровергнуть; приписал Жукову чуть ли не все победы, другим — поражения. Вслед за специальными («в защиту» Жукова) заседаниями советов военных академий, конференциями ветеранов, историков и писателей, многими десятками публикаций Гареев нарочито сводит научную критику сугубо агитационного мифа к «атаке профессора на маршала» к вопросу о том, «кто и в чем обвиняет Жукова». В книге преднамеренно преувеличена роль этого маршала в руководстве войной, отдельными операциями (например, в Курской битве), когда это выгодно автору, и наоборот. Когда это «нецелесообразно», роль Жукова преуменьшается (например, в приграничных сражениях, операциях Западного фронта в 1942 г.). Грубые пренебрежения элементарными требованиями военной науки в 1941 г. в книге представлены в виде «недооценки обороны», вина Жукова переложена на Сталина, Тимошенко, Кулика, Мехлиса, Щаденко. «Что-то» на посту начальника генштаба Жуков, «возможно, не смог осуществить», пишет Гареев. Однако Жуков «всего-навсего» не смог обеспечить боевой готовности (независимо от позиции Сталина!), и армия была разбита наголову. Автор обходит молчанием критику Жукова Василевским, Громыко, Коневым, Молотовым, Павленко, Рокоссовским, Хрущевым и другими.
Участие Жукова в Берлинской операции и сама операция Гареевым по существу искажены. Жуков с выходом 1-го Белорусского фронта на Одер будто бы выступал против немедленного наступления на Берлин. Участников события и историков давно интересовало, можно ли было продолжить наступление на Берлин сразу же после форсирования Одера в январе — феврале 1945 г. и взять город с ходу, пока противник не успел закрепиться. В открытой прессе первым посчитал это возможным маршал Чуйков, весной 1945 г. командовавший 8-й гвардейской армией. Жуков и другие лица, не заинтересованные в правде, обвинили Чуйкова в «чистейшей авантюре»: будто бы наступать было нельзя из-за угрозы правому флангу 1-го Белорусского фронта. Научная проблема была закрыта волюнтаристски. Авторы 12-томной истории войны, следуя Жукову, также писали об «опасности контрудара». Но был ли удар на самом деле, они молчат до сих пор. После выступления Чуйкова СССР обвинили в преднамеренном затягивании агонии «третьей империи» и мучений немцев. По мнению Дж. Хоскинга (Англия), СССР «мог двигаться прямо на Берлин» еще в августе 1944 г., но возобновил свое наступление лишь после разгрома фашистами Варшавского восстания. Автор явно не подумал, возможно ли было вообще непрерывное наступление от Днепра до Шпрее.
Жуков и его адепты, отвергая мнение Чуйкова, не учли германские документы. Но сохранилось свидетельство Кейтеля 17 июня 1945 г.: вермахт не имел сил для нанесения упомянутого контрудара. То есть удара не было. Больше того, оказывается 10 февраля 1945 г. Жуков докладывал Сталину: «наступление на Берлин могу начать 19–20.2.45». Военным советом 1-го Белорусского фронта был разработан специальный план. Он предусматривал и обеспечение правого фланга, поскольку соседний 2-й Белорусский фронт отставал. Обо всем этом в дискуссии с Чуйковым Жуков промолчал. Впрочем, нам и сейчас неизвестно, почему не прошло предложение военного совета, как возникла версия «угрозы справа», кто скрывал «неудобную» для Жукова часть показаний Кейтеля.
Гареев обошел молчанием и известное мнение: окружение, а не лобовой штурм, не только обеспечило бы ликвидацию противника в Берлине, но и сковало бы предполагаемое вероломство западных союзников. Гареев оправдывает применение Жуковым танковых армий для прорыва обороны, фарисейски ссылаясь на его заботу о жизни пехотинцев. «Война кончалась, и больше танковые войска уже негде было использовать», они были защищены от пуль. Генерал забыл, что советские танки в Берлине уничтожали совсем другим оружием. Немыслимое в демократической армии кровавое состязание маршалов Гареев наивно объясняет «трениями и неясностями» и тем, что «маршал Конев слишком рвался к Берлину» и «не предусмотрел» потребности
