— Вряд ли, — покачала головой Леся, тоже потихоньку приходя в себя. — Если она бешеная, то щенков выводить не станет. Видно, просто спала, а мы пришли и взбудоражили ее.
— Ты все равно поосторожней, — предупредил Ворожцов. — Леся, свети ему, свети.
Вместе они отворили дверь до конца, осветили просторную спальню с двумя широкими кроватями, мутным окном, закрытым ставнями, и разгромленными туалетными принадлежностями на столике возле большого зеркала.
Никакой живности больше тут не было.
Зато в тумбочке обнаружилась керосинка, а в платяном шкафу между изъеденными молью брюками и кофточками банка с мутно-желтой жидкостью. Пока Леся стряхивала с матрацев сор и сдергивала грязные простыни, Ворожцов достал посудину, взял тряпку, открыл и, подмахивая рукой к носу, понюхал.
— Живем, — приободрился он. — Тимур, дай-ка лампу и спички. Если фитиль цел, точно живем.
Через десять минут кровати были приведены в относительный порядок, а на принесенном из сеней столе коптила керосинка и стояли подогретые консервы.
Еще когда входили, Тимур заметил возле бидона бутылку пшеничной водки, которая, по всей видимости, пылилась там еще с прошлого века. Желания напиться не было. Хотелось просто приглушить тоску, зашториться.
Не чувствуя вкуса, Тимур покидал в себя перловку с мясом, запил водой. Молча сходил за бутылкой, взял пальцами за торчащее ушко и отколупнул жестяную крышечку. Запахло спиртом.
Леся поморщилась и отказалась. Она поклевала совсем немного каши, машинально прополоскала рот и свернулась калачиком на одной из кроватей.
Ворожцов сначала тоже покачал головой, но поймал тяжелый взгляд Тимура и подставил кружку.
— Только чуть-чуть, — попросил он. — Я эту гадость терпеть не могу. Сам знаешь.
Тимур плеснул ему, себе, и они выпили не чокаясь. Водка не выдохлась за много лет. Глоток обжог горло, свалился горячим угольком в желудок, и по жилам поползло тепло.
Организм согрелся через минуту.
Душа — нет.
В груди продолжала дрожать пустота. Она ничего не требовала, но ничего и не давала. Она просто втекла туда без спросу и поселилась.
Леся закашлялась, стукнула зубами, подтянула к себе колени и обхватила их руками. Ворожцов потрогал ее лоб, нахмурился и укрыл девчонку спальником.
— Ты бы выпила чего-нибудь от простуды, — мягко сказал он.
— Я выпила, — отозвалась Леся. — Знобит что-то.
Ворожцов укутал ее плотнее и повернулся обратно к столу. По-деловому спросил:
— Будем дежурить?
— Да чего тут дежурить, — махнул рукой Тимур, плеснув себе в кружку еще. — От лисиц охранять, что ль.
— Ты б не налегал, — сказал Ворожцов. — Может, чаю лучше заварим? Можно попробовать на керосинке, правда, я…
— Знаешь что, — беззлобно перебил его Тимур, бултыхнув в кружке прозрачную отраву, — хватит уже обо всех заботиться.
— Как хочешь, — не стал спорить Ворожцов. — Только тогда мне тоже налей.
Они молча выпили, и от движения их тени причудливо изогнулись на стенах.
Тимур отставил кружку. Посмотрел, как огонек пляшет завораживающий фокстрот…
Отчаянно и страстно, словно в последний раз.
Вот трепыхается он в этом безумном танце, бьется желтым призраком о стеклянную колбу керосинки, дрожит.
Смотрит на мир через копоть.
Дышит тем же воздухом, что и мы.
Этот маленький язычок пламени чем-то похож на ночного мотылька. Только мотыльки летят на огонь, а ему лететь некуда. Он и так горячий. Да и как обжечься о самого себя?
Ему страшно совсем другое.
Не сгореть в один миг, вспыхнув яркой звездочкой. Нет.
Ему страшно наоборот…
Погаснуть.
Глава одиннадцатая. Деревня
Как заснул, Ворожцов не помнил. Зато момент пробуждения крепко отпечатался в сознании: сон отступил мгновенно, теряя смысл, но оставляя ощущение.
Страх.
Ему снилась зима и школа. Во сне были Сергуня, Мазила, Наташа. Живые. Там были они с Тимуром и Лесей. И все было хорошо. А потом…
Что случилось потом, Ворожцов вспомнить не смог. Как отрезало. Осталось только неистово заходящееся сердце и крик, застрявший в глотке.
Он сощурился и потер глаза.
Успокоиться. Это только сон. И хуже, чем наяву, в этом сне уж точно не могло быть.
Сердцебиение унялось, глаза свыклись с полумраком комнаты. Ворожцов распрямил затекшую спину. Огляделся.
Он так и заснул сидя за столом. Рядом стояли пустые консервные жестянки, потухшая лампа, кружки и недопитая бутылка. Глянув на нее, Ворожцов поморщился, прислушался к ощущениям. Похмелья не было, только чувствовался мерзкий привкус во рту.
Леся по-прежнему лежала на кровати, свернувшись калачиком, укрытая спальником. Будто и не пошевелилась за ночь. Тимур…
Ворожцов крутанулся испуганно, но опасения были напрасными. Тимур никуда не делся — дрых на второй койке. Один. А ведь мог и к Лесе под бок пристроиться, но не стал. Почему?
На этой мысли он жестко оборвал себя. Сколько можно уже об этом.
Достал наладонник, включил. Экран засветился, разгоняя тьму. Плюмкнуло.
За спиной заскрипела древняя тахта. Ворожцов снова повернулся. Тимур приподнялся на локте, посмотрел на него одним глазом, прищурившись.
— Чего не спишь в такую темень? — буркнул он спросонья. — Время сколько?
Ворожцов глянул на экран ПДА. Поднялся из-за стола.
— Девятый час. Вставать пора.
Тимур стрельнул глазами по окну.
Стекло мутное, пыльное, ставни закрыты и заколочены. Правда, рассохлись, просвечивая тонкими щелками. Если б не это, в комнате была бы вовсе кромешная тьма.
Ворожцов убрал наладонник, зажег керосинку. Как бы невзначай приподнял лампу, высвечивая кровать Леси. Девчонка лежала неподвижно, глаза закрыты.
Как подошел сзади Тимур, он не услышал, скорее почувствовал его присутствие возле стола. Ворожцов опустил лампу рядом с початой бутылкой.
— Чего дальше? — спросил тихо. — Пойдем?
— Позавтракаем и пойдем, — просто сказал Тимур.
— Лесю разбудить надо.
Спальник на кровати едва заметно шевельнулся.
— Я не сплю, — откликнулась Леся. Голос ее прозвучал странно, чуждо. Хриплый, гнусавый, насквозь простуженный — незнакомый.
Да она совсем больна!
— Лесь, ты как? — забеспокоился Тимур.
— Нормально.
Фраза, хоть и была короткой, разбередила простуженное горло. Леся закашлялась долго и сухо. Ворожцов обогнул столешницу, присел у кровати, положил руку на лоб девчонки. Под ладонью было горячо. То ли руки замерзли, то ли…
