если б он не выбросил трость только сегодня днём.
– Был второй? – прохрипел он, отряхивая поцарапанные ладони. – Я слышал…
– Был, сущий мальчишка, да нет больше, – хмуро отозвался один из мужчин. – Я на возраст не смотрю, если на меня с оружием идут.
– Грешники, – прошипел фратеец, дёрнувшись из чужих рук, – нельзя детей трогать, небеса не велеть!
Один из держащих его мужиков коротко ударил его по пояснице.
– А у нас не велено ножи в руки брать, если ты малолетка, – бросил он, снова заломив его запястье.
Лоренц почувствовал, как ослабли его колени. Казалось, ещё мгновение – и он рухнет прямо здесь, на замёрзшую пожухлую траву.
– Осмотрите мертвеца, – тихо велел он, – вещи несите в управу. Этого… – он скривился, – в подвалы по соседству с Маром. Нужно с ним поговорить.
– Грешники, – повторил тот и плюнул на землю.
– И ты, – Лоренц махнул в сторону самого молодого постового, – помоги мне дойти.
Путь обратно занял куда больше времени. Толпа пошла в обход храма, чтоб не подниматься по склону оврага. Чужаку стоило отдать должное – он держался достойно, с прямой спиной, не снижая шаг и не выпрашивая пощады. Только тихо шипел на каждое упоминание своего мёртвого спутника. По правую руку сначала выросли стены сараев на склоне, затем появился хлипкий забор, едва держащийся на осыпавшейся с холма земле. Когда овраг сравнялся наконец со степью, выросла серьёзная ограда каменной кладки.
– А ну открывайте! – постовые заколотили в ворота. – Сиятельство с важным гостем пришёл!
– Какое, к лешему, сиятель… а, это вы, – смотровое окошко захлопнулось, раздался скрип вала, и ворота тяжело открылись. – С оврага, что ли? Вы ж, вроде, не выходили с конниками-то?
– С дороги ушёл, – велел самый рослый караульный, отодвигая стражника от ворот, – не видишь что ль, не одни идём.
Постовые зашумели. Южанин продолжал тихо что-то бормотать и поджимать губы на каждый недовольный взгляд Лоренца. Паренёк, который вёл Сиятельство под руку, только плевался и бормотал проклятья, ловя взор чужака.
У входа в темницы с обратной стороны управы была только Анешка, которая, чуть всхлипывая, сметала остатки осыпавшихся листьев с дороги. Увидав смуглого пленника, она охнула, коснулась переносицы и тихонько зашептала слова молитвы. А ведь Юлек прав был, подумалось вдруг Лоренцу, что до прибытия раненых с лагеря они жили куда спокойней. Не знали, правда, что происходит вокруг; но ни стычек с чужаками, ни допросов, ни обысков домов не было.
– Давай, проходи, – охранник толкнул гордо шедшего фратейца коленом в спину, – не на что тут глазеть. Пшёл, пшёл, говорю! Знаю, что по-нашему разумеешь.
Тот только снова прошипел что-то в ответ, словно змея, и шагнул на тёмную лестницу. Камеры были почти свободные: сидели несколько недовольных со вчерашних обысков, которые вздумали подраться с караулом, да какой-то молодой парень с испачканным лицом – воришка, похоже. В самой дальней комнатушке был Мар, но до него дойти не удалось.
– Куда его, Ваше Сиятельство? – обернулся к Лоренцу первый в цепочке. – Вы вроде его к пекарю велели?
– Нет… нет, – рассеянно ответил юноша, оглядываясь по сторонам. – Давайте-ка его в ту камеру, где вчера беседовали с Маром. А то ведь не заговорит иначе.
– Что ты с ним сделать? – прохрипел фратеец. – Он жить?
Сиятельство покачал головой.
– Боюсь, вопросы здесь задаёшь не ты. Вяжите его, – голос его был на удивление равнодушным. – Ты хорошо показал себя по пути. Может быть, расскажешь всё сам?
– Вы грешны, грешны! – не унимался чужак, пока на его запястьях закрывали кандалы. – Ничего, ничего не сказать вам, пока вы не покаяться!
– Как ты можешь говорить о покаянии, – прошипел Лоренц, вставая над дыбой, – если сам признал, что вы травили своих сирот! Разве кто-то был за то наказан? Что твои святые небеса говорят на такое?!
Цепи вокруг лодыжек замкнулись. Караульный, что вчера стоял в этой же камере, скучающе посмотрел на Сиятельство.
– Начинаем, господин?
– Остальные путь выйдут вон, – велел Лоренц. – Это вам не представление. Давайте, идите, шевелитесь!
Народ, зашумев, пошёл прочь. Кто-то пытался остаться около решёток, но его снесла толпа, шагающая на улицу. Лоренц отошёл к стене и отвернулся.
– Чего ты хотеть знать, имперец? – прохрипел южанин. – Я знать, что это.
– За что вы убили младшего старосту? – прошептал юноша, сжав до боли кулаки. – Почему не пощадили? Он ведь тоже ребёнок!..
– Мы его не трогать.
– Лжёшь, – уже так привычно и спокойно отозвался Лоренц.
– Мы не мочь его убить, – возразил чужак. – Мы не трогать ребёнка и женщин. Ты сказать, что читать. Что знать. Зачем спрашивать, если сам знать?
Юноша медленно вздохнул.
– Потому что здесь убивали и женщин, и детей. Потому что ты сказал, что вы травили своих сирот ради повода перейти мост. Потому что я не верю, что вы честно следуете своим заветам. Давайте начнём, пожалуй. Я спрошу снова. За что вы убили младшего старосту?
– Мы не трогать ребёнка! – успел крикнуть он перед тем, как знакомо и мерзко заскрипели ручки валов. – Мы не мочь… – простонал он от боли, – не мочь!..
– Что вам сделала девка с мельницы? – так же равнодушно продолжил Лоренц, не поворачиваясь к дыбе. – Мне сказали, что её тело нашли в подвале с крысами. Что вы отрезали ей язык, чтоб она не могла попросить помощи.
– Мы не трогать женщину! – заскулил он, – не трогать, не трогать! Женщины быть святы, женское тело быть свято, нельзя трогать женщину! Прекратить это!
Лоренц промолчал. Если вчера скрип дыбы и мягкий треск разрывавшегося мяса будил в нём тошноту, то всё, чего он хотел сейчас – чтоб этот лгун молчал на все вопросы, караульный крутил вал, и фратеец был разорван на сотню частей. И его останки будут есть крысы, и их закопают в рогозе у болота, и сердце его скормят воронам и засыплют сухими цветами.
– Мы не мочь, не мочь, клясться тебе! – пленный сорвался на хриплый отчаянный крик. – Кляться, пожалуйста! Мы нападать на мужчин, на ваших мужчин, признать это! Но мы не мочь!..
– Поклянись небом, – спокойно ответил
