также нет, а потому он выдаётся здесь буханками по-бригадно. Только через несколько часов его можно будет разрезать на пайки и раздать людям.
…Осталось несколько часов до спуска в шахту, нужно было бы немного поспать. Но не тут-то было. Раздался шум в бараке и какая-то возня. Оказывается, исчезла одна буханка хлеба. Вот только что сейчас висела здесь, перед глазами — и уже нет её.
У выхода из барака встали «лбы» — начался повальный «шмон». У кого-то нашли. Бьют «неудачника». И на что он только рассчитывал, совсем не понятно, ведь хлеб пока ещё в таком состоянии, что не только зубами не разгрызть, но и топором не разрубить.
«Вор» вырывается, бежит к выходу, за ним те, кто ещё не успел к нему «приложиться». Шум, крики, давка, истошные вопли избиваемого, крики бьющих и желающих бить, кого-то прижали к огненно-красному боку печи, загорелись штаны, кальсоны, запахло жжёной ватой и жареным мясом. Недобитый, воспользовавшись вознёй около пострадавшего от огня, скрылся где-то под нарами. Надолго ли?
Занялись эвакуацией «погорельца». Пролежал он полтора месяца в «лазарете» — таком же бараке, но с наличием медицинского персонала и нарами не в четыре, а в два этажа.
Хлеб оттаял, порезали его на пайки. Подоспел кипяток из натаянного снега. Воды во всём лагере «Надежда» не было — и кухня, и умывальники снабжались пилеными кусками снега. Эти куски, величиною в кубометр, подвозились к кухне или бараку на санках и тут же распиливались на более мелкие куски. Снег забрасывался в котлы и расплавлялся, превращаясь в мутную воду. Приставленный к этому делу «доходяга» интенсивно перемешивает таящий снег «дрыном» — большой деревянной палкой. В его же обязанности входит вылавливание с поверхности воды всплывающего мусора, угольной пыли и вообще всех бесплатных добавок различного происхождения и качества. Все эти «хвосты» или «пенки», как мы их называли, сливались тут же, около «установки механизированного приготовления воды».
«Доходяга»-водогрей большим проржавевшим черпаком ведёрной ёмкости на длинной ручке, отпускает работникам кухни и санчасти воду в деревянные вёдра.
Должность водогрея — «номенклатурная» и заполучить её удаётся далеко не всякому. Стоимость этой должности котируется довольно высоко: ты должен быть «доходягой», что удостоверяется санчастью, а самое главное, тебе нужно иметь средства для оплаты за должность коменданту лагпункта или нарядчику. Это уже по договорённости, но не ниже костюма или сапог. Бывает, удовлетворяются и продуктовой посылкой. Нередки случаи, что водогреи вполне здоровые люди, могущие работать под землёй на самых тяжёлых работах, но обладающие материальными благами и конкурирующие с настоящими «доходягами».
За котелок воды для индивидуального потребления такой водогрей взимал от одной закрутки махорки до четверти дневной хлебной пайки, в зависимости от метеорологических условий, а в пургу даже намного дороже.
Уборных в лагере не было, оправлялись тут же по выходе из барака, в затишке, устроенном из снега дневальным.
Справедливости ради нельзя не отметить того обстоятельства, что со стороны «санчасти» было строгое указание всем дневальным брать снег для воды подальше от бараков, но это указание игнорировалось и почти не выполнялось ввиду большой потребности в воде. Ведь двумстам пятидесяти заключённым кипяток нужен был два раза в сутки, а ввиду сменности работы в шахте, круглосуточно нужна была и холодная вода для умывания хотя бы только после смены, а ещё и для мытья полов, минимум, два раза в сутки.
В целях экономии — мытьё полов прекратили, заменив эту операцию посыпкой пола снегом и последующим его выметанием. В результате получили экономию воды и полную безопасность ходьбы по полу. При мытье пола он превращался в каток, так как никакое форсирование гонки печей не могло повысить температуру на полу выше нуля градусов.
Дневальных было на весь барак только четыре человека. Они топили печи, доставляли уголь с шахты, убирали барак, готовили воду и кипяток. Естественно, что указания медиков не выполнялись и снег брали где поудобнее и поближе.
Очевидно, так поступали и на кухне, что подтверждалось особым вкусом и специфическим запахом обедов, мало похожим на запахи пищевых продуктов.
…Только успели задремать, дневальные заорали: «Подъём!».
В промежутках между выкриками дневальных и шумом поднимающихся, слышался дребезжащий, заунывный, как по покойнику, колокольный звон. Здесь, на горе «Надежда», в далёкой тундре каким-то чудом оказался церковный колокол, с трещиной, без языка. Вот в него-то и выстукивал «подъём», «развод», «поверку», «отбой» дневальный вахты.
Влетевший в барак нарядчик предупредил, что здесь, «на командировке», жаловаться некому, разве что оленю или песцу, можно ещё снегу, но всё это бесполезно — они не помогут.
— Ровно через час всем быть у шахтовой нарядной по-бригадно. В бараке остаются дневальные и больные, а больными считаются те, кто вчера получил освобождение в санчасти.
Больных в нашем бараке не оказалось ввиду позднего нашего прибытия, санчасть уже не работала, да и узнали мы о её существовании только при отправке туда нашего «поджаренного». Кстати сказать, эта кличка осталась за ним на всё время его пребывания в лагере. Механик спиртоводочного завода Марченко Кондрат Афанасьевич, очевидно, до конца своего срока не слышал своего имени и даже привык к своей кличке «Поджаренный».
В том, что здесь жаловаться было некому, многие убедились в этот же день. Запоздавших на глазах у всех «измочалили» нарядчики и комендант, не вышедших на работу водворили в карцер, а не выполнивших дневную норму — на следующий день посадили на триста граммов хлеба без приварка.
Специфичностью этого лагеря было то, что и жилая и производственная зоны не были отгорожены друг от друга проволокой, так что от развода, прохождения через вахту, обысков, молитв конвоиров мы были избавлены.
Кроме нарядчиков, коменданта и десятников в шахте никакого другого начальства мы не видели, да особо этого не добивались. Мы хорошо знали, что весь комплект начальства здесь был, как и на всяком другом лагерном пункте, но эти начальники предпочитали возлагать свои функции на нарядчиков и коменданта, и отсиживались в Норильске. Появлялись они в лагпункте очень редко и происходило это незаметно — порядки оставались неизменными — дикими и страшными.
А нарядчики — все, как на подбор — молодые, здоровые, бывшие рецидивисты, ныне «политические», получившие дополнительный срок по 58-й статье за саботаж (экономическую контрреволюцию), а проще — за систематический отказ работать. Вот в их руках и была сосредоточена неограниченная власть над тысячами людей.
Вход в шахту — по наклонному штреку. Залегание угля не глубокое, высота забоя — не выше одного метра. Каждому выдали шахтёрскую лампочку, кирку и совковую лопату. На отбойных молотках, креплении,
