– суровое реалистичное описание серийного убийцы Генри Ли Лукаса, его пособника Оттиса Тула и мерзких и отвратительных убийств, которые эта парочка совершила в шестидесятые и семидесятые. Еще когда мы сели на места, Дебби уже была напряжена. Кинотеатр находился прямо на Таймс-сквер, и он был старым, дерьмовым, грязным и разрушенным – на экране были сколы, из-за которых было неудобно смотреть фильм, – и, кроме нас, там практически никого и не было. Спустя примерно 45 минут с начала фильма, во время одной из очень жестоких сцен мы услышали позади нас ритмичный шум, будто сиденье ритмично поскрипывает – сначала тихо, а потом все громче и отчетливее. Мы услышали стоны и тяжелое дыхание. Дебби обернулась и увидела, как через два ряда от нее парень усиленно дрочит. Она вскрикнула, встала и убежала с чувством раздражения. Я пошел за ней и извинился, но она кричала на меня, будто я спланировал весь этот спектакль. Она очень злилась, что я взял ее на такой безумный фильм, и угрожала расстаться. Мне потребовалось некоторое усилие, чтобы успокоить ее. Через несколько дней мы улетали в Лос-Анджелес, поэтому ей больше не пришлось бы иметь дело с безумным Нью-Йорком.
Мы смогли добраться в Лос-Анджелес на халяву, потому что мне удалось запихнуть все свое дерьмо в грузовик с оборудованием, который ехал в Калифорнию. Однако сначала мне пришлось взять на себя еще один груз вины. За пару дней до того, как я уезжал в Лос-Анджелес, Anthrax были в студии Electric Lady и репетировали песни для «Persistence Of Time». Я собирался увидеться с мамой в студии и пообедать с ней. Я решил, самое время сказать ей, что я уезжаю из Нью-Йорка и переезжаю с Дебби в Лос-Анджелес, и я знал, что мама не будет этому рада. Ей всегда нравилась Мардж, и когда наш брак развалился, мама чувствовала себя разбитой. Честно говоря, я не знал, насколько она была расстроена, пока мы не вернулись после обеда в студию.
Лучшим голосом еврейской мамочки она выдала: «Я тебе просто должна сказать. Я очень-очень недовольна этим решением. Я считаю, ты совершаешь огромную ошибку. Это неправильно, абсолютно неверный выбор. Не знаю, как ты мог так с ней поступить. Ты совершаешь ужасный поступок. Хочешь моего благословения? Я бы очень хотела, чтобы ты сейчас попал под автобус и проснулся в больнице с амнезией, и ничего бы не помнил, а эта девочка из Калифорнии, – она терпеть не могла Дебби, – ты бы понятия не имел, кто она такая».
Я посмотрел на нее и спросил:
– Ты шутишь, да?
– Нет, ни разу, – настаивала она. – Я об этом мечтаю каждую ночь с тех пор, как ты расстался с Мардж.
– Ма, это же полный пиздец. Ты хочешь, чтобы меня сбил автобус?
– Мне плевать. Ты сделал мне очень больно, – сказала она.
У нее ехала крыша и чуть ли не пена шла изо рта. И я сказал: «Знаешь что? Иди-ка ты на хер! Да, мам, реально. Иди на хер! Забери свои слова обратно! Сейчас же скажи мне, что ты перегнула палку».
Она стояла на своем и отказалась извиняться.
«Иди на хер!» – сказал я снова. По-другому было и не выразить то, насколько преданным я себя чувствовал. Я вошел в студию Electric Lady, захлопнул дверь и не разговаривал с мамой почти два года. Моя позиция была такая: «Ты же моя мать. Я тебя люблю, но ты не должна мне нравиться. И уж точно я не должен с тобой разговаривать».
В итоге отец убедил меня помириться с мамой. Он сказал, что мама не вечная и я потом пожалею, что не сгладил ситуацию или, как минимум, закрыл дискуссию. «Я знаю, какая она, – добавил он. – Я был на ней женат. Просто позвони ей. Будь рядом. Будь сыном. Будь вежлив. Просто вернись в ее жизнь».
Я написал ей письмо, потому что не мог позвонить. Не хотел слышать ее голос. Я написал и сказал ей все, что чувствовал. Я сказал: «Сейчас уже плевать на извинения. Но я хотел бы, чтобы ты снова была в моей жизни».
Мама была в восторге. Но мне понадобилось немало времени, чтобы снова с ней сблизиться. Хорошо, что я был в Калифорнии и нас отделяли почти 5000 км. Это было здорово. Я видел ее один-два раза в год, когда приезжал в Нью-Йорк с группой и выполнял обязанности послушного сына. Но не думаю, что сердце мое оттаяло. Это случилось совсем недавно, когда я увидел, насколько она рада общению с моим сыном Ревелем и как он смеется, находясь рядом с ней.
Мы с Дебби жили в апартаментах Оквуд в Бараме в Толука Хиллс, Северный Голливуд, где остановилась группа, пока мы записывали альбом. У меня были апартаменты с мебелью, поэтому все свое дерьмо я поместил на хранение. Через несколько месяцев мы нашли квартиру в Хантингтон-Бич рядом с тихоокеанским шоссе. И менее чем через год я переехал из крошечной однушки в Гринвич Виллидж в новую современную двушку прямо у океана. Я всю жизнь жил в окутанном смогом грязном Нью-Йорке – и вдруг я словно очутился в фильме «Бесконечное лето». Это была сбывшаяся мечта, потому что я хотел жить в Калифорнии с тех пор, как побывал там в 1977 году, катаясь на скейте.
Лос-Анджелес был словно парком развлечений без охраны – огромной детской площадкой, где нет никаких правил, и я все время мог вести себя как ребенок. Многие жители Нью-Йорка славятся своим менталитетом – мол, «восточное побережье против всего мира». Но я никогда не верил в соперничество между городами. Даже когда был гордым ньюйоркцем, никогда не испытывал ненависти к Лос-Анджелесу. Мне нравилась погода, расположение, история Голливуда, мрачная глушь Джеймса Эллроя и излишества в духе Чарльза Буковски. Там были классные клубы, отличные коллективы. Калифорния породила группы Metallica, Slayer, Exodus и Testament. В то время там было все, чего в Нью-Йорке не было.
Некоторые мои друзья говорили: «Чувак, почему ты хочешь переехать в Лос-Анджелес? На хер этот Лос-Анджелес и западное побережье». А я им отвечал: «Каждый раз приезжая в Лос-Анджелес, я кайфую. Съезди – и сам увидишь». Мой брат Джейсон и несколько друзей съездили и через некоторое время переехали в Лос-Анджелес. Дебби сразу же стала знакомить меня с друзьями, и я тут же стал зависать со всеми этими олдскульными панками и сёрферами, которые всю жизнь прожили в Хантингтон-Бич и знали меня благодаря Anthrax. Где-то полтора года это было прикольно, а потом реальность взяла свое.
С 1987 по 1990 год многое здорово изменилось, и я хотел, чтобы это отражалось в нашей
