Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 64
Через несколько недель слезных молений и со стороны самого опального герцога, и от его супруги король сдался. Он решил вернуть того из ссылки.
– Мадам, посмотрите, какое послание мне преподнесла несчастная супруга этого глупца…
Мария-Антуанетта пробежала глазами текст, протянутый супругом, но она никогда не умела внимательно вчитываться в чужие послания, кроме разве материнских или писем брата Иосифа.
– Пожалуй, он уже достаточно испуган, его стоит вернуть обратно, – рассмеялся Людовик.
– Он страшно испуган, но прежде чем вернется, должен понять, что в следующий раз наказание будет куда серьезней.
Когда супруг, довольный возможностью закончить противостояние хоть с кем-то, удалился, королева задумалась.
Она ничуть не сомневалась, что из Луи Филиппа Жозефа Орлеанского народный защитник еще хуже, чем из, например, министра полиции. А вот почему он вдруг решился противостоять королю, она, кажется, понимала лучше самого короля.
Герцог Орлеанский, тогда еще Шартрский, страстно желал попасть в узкий круг ее друзей в Трианоне. Но Мария-Антуанетта совсем не желала иметь таких друзей, отлично зная, что каждый шаг будет известен широкой публике. Он был известен и без герцога, но к чему же привлекать лишних соглядатаев. Королеве очень хотелось иметь хоть какой-то уголок, где бы царило не общественное мнение, а ее собственное.
После истории с ожерельем она уже не доверяла никому и никого не желала иметь в своих друзьях. У нее был совсем узкий круг и дети, забота о которых поглотила все внимание, особенно об очень слабом здоровье дофина…
Почему королева?
– Почему, ну, почему?! Что я им сделала плохого?! Я же никому не желаю зла, за что они меня так ненавидят?
Ферзен впервые видел Антуанетту такой. Это была не веселая, очаровательная красавица, а уставшая, обиженная женщина. Никогда раньше королева не жаловалась на непонимание, на бесконечные пасквили, хотя давно имела на это право. Столько гадостей, причем совершенно безосновательных, ни о ком не писали. Казалось, весь Париж только и занимается сочинительством этих пасквилей и распространением их. И никого не волновало то, что написанное давным-давно не соответствует не только действительности, но и простому здравому смыслу. Антуанетта имела право и основания жаловаться.
– Что бы я ни сделала, как ни поступила, все представляется в дурном свете. Подумайте только, в физических проблемах Луи оказалась виновата я, в том, что первой родилась дочь, тоже я. Стоило родиться сыну, как на нас вылили немыслимое количество гадости по поводу отцовства дофина. Какое у них право сомневаться?! Даже когда Луи Иосиф оказался похожим на короля, это никого не остановило!
Королева изливала давно накипевшее на душе, Аксель понимал, что ей нужно дать выговориться, а потому не возражал, не пытался утешить. Пусть лучше скажет все, что так долго копило, чтобы полегчало. Если честно, то он вообще удивлялся долготерпению этой женщины. При всей нервозности ее характера, при его изменчивости и неровности королева умудрялась быть приветливой и милой. Хотя при такой травле откуда взяться спокойствию? Поневоле будешь нервной…
– Если я ни с кем не дружу – плохо, если дружу с Жюли или с принцессой Ламбаль – объявляют, что они мои любовницы. Почему не может быть простой дружбы, неужели обязательно иметь любовные отношения, тем более грязные?
Если у меня нет детей – виновата, родила дочь – виновата, родила дофина – все равно виновата! Трачу много на наряды – виновата, перестаю тратить и надеваю вместо шелков муслин – виновата, потому что лишаю работы лионских ткачей. Заказываю украшения – транжира, не заказываю – лишаю работы ювелиров. Держу в Версале огромный штат придворных и прислуги – растратчица, урезаю этот штат – виновата, потому что оставила многих без работы и средств к существованию. Даю балы и устраиваю праздники – швыряю на ветер казну, не устраиваю – виновата, потому что Версаль теряет блеск и перестает быть центром моды, а это плохо сказывается на заработках модисток, парикмахеров, шляпниц, перчаточников и многих других…
Что мне делать, Аксель, чтобы не быть перед всеми виноватой?! Я всю жизнь живу с этим чувством, всю жизнь должна всем угождать. Сначала очень требовательной матери, брату, потом версальскому двору, тетушкам, теперь всем французам сразу… – королева вдруг почти горько рассмеялась. – А может, следовало никому не угождать вообще? Две мои сестры живут так, как им нравится, а я все время должна жить, как требует кто-то. Я не хочу заниматься политикой, не желаю влезать ни в какие дела, но от меня все время требуют этого. Я хочу быть просто женой и матерью, хочу любить и быть любимой, хочу быть доброй и милосердной, я никого не хочу обижать. Почему же мне не дают так жить?!
Я очень старалась полюбить мужа, даже тогда, когда ежедневно страдала от его невнимания. Старалась родить детей и воспитывать их сама, чтобы они стали хорошими людьми, но Шарлотта не любит меня из-за требовательности, она капризна и своенравна. Разве я этому учила дочь?
Разве я виновата, что дочь родилась крепкой, а первый сын слабым? Но когда он умер, никто из тех, кто пишет пасквили, не удосужился хотя бы для приличия выразить соболезнование. Наоборот, оскорбляли и оскорбляли.
Меня обвиняют в том, что я не люблю французов, что я не француженка. Но разве человек выбирает, где ему родиться? Я давно стала француженкой, забыла свой язык и свою страну, уже почти забыла своих родных. А французы… за что мне любить парижан, которые оскорбляют меня, не имея для того оснований? Я любила их… раньше… А теперь молю Господа только о том, чтобы не возненавидеть. Но уже презираю.
Выражение лица Антуанетты действительно стало неприятным, презрительным, нижняя губа, знаменитая губа Габсбургов, выпятилась, портя милые черты. Но Ферзен не замечал этого, ему очень хотелось прижать дорогую женщину к сердцу, утешить. Только как это сделать? Все же она королева, пусть и страшно обиженная на свой народ. Одно дело вести приятные беседы с монаршей особой, развлекать ее, чувствовать откровенный к себе интерес, и совсем другое – вести себя с ней как мужчина с женщиной.
И все же он пошел на поводу у сердца, просто притянул ее к себе, не прижимая. Антуанетта на мгновение замерла, Аксель уже готов был отпустить с извинениями за вольность, но, видно, и у королевы сердце взяло верх – она сама прижалась к его груди и попросту расплакалась. Все же королева тоже женщина, да еще какая!
Немного погодя он уже покрывал поцелуями ее лицо и шею. Потом его губы нашли ее губы… В руках Ферзена трепетала женщина, истосковавшаяся по мужской ласке, а может, никогда ее толком и не знавшая. Все же Людовик посещал спальню только в целях производства потомства и хорошим любовником никогда не был. Антуанетта дрожала, словно юная девушка на первом свидании. Аксель с изумлением понял, что такой любовницы у него еще не было… А сама Мария-Антуанетта поняла, что никогда не имела любовника вообще, муж таковым не являлся вовсе.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 64
