прокомментировал Завулон. – Н-да.
– Ничего, сдюжат, – ответил Лайк. – К тому же он эту девочку и правда любит, хоть и боится в том признаться даже самому себе.
– Почему боится? – не согласился Завулон. – По-моему, он этого не скрывает.
– Для себя он еще ничего не решил. Мне ли его не знать?
– Ты всегда был скотиной, Лайк, – спокойно сказал Завулон. – Особенно в вопросах верности. Но у тебя есть одно неоценимое свойство.
Московский маг оторвал взгляд от улицы и в упор поглядел на киевского коллегу.
– Ты всегда выручаешь тех, кого так расчетливо предаешь. Даже я так не умею.
– Вот потому-то я и предложил послать своих, а не твоих, – ничуть не обидевшись, отозвался Шереметьев.
Глава одиннадцатая
То, что устроил Шагрон на трассе, описанию поддавалось слабо. Он несся ракетой, болидом, сумасшедшим сгустком скорости. Встречные автомобили сливались в размытую полосу, состоящую из не успевающих отобразиться на сетчатке силуэтов и ритмичных «вжжжу! вжжжу!» по левому борту. Попутные машины зверь-«Бугатти» обходил так легко, будто те стояли. Крайнюю левую полосу никто не занимал – несомненно, Шагрон разгонял всех без всяких церемоний, да и начальство могло постараться на этот счет.
Когда пристойная трасса кончилась и пошел довольно отвратный асфальт, Шагрон воспользовался незнакомым амулетом: машину сразу перестало трясти – казалось, она обрела крылья (или, на худой конец, воздушную подушку) и помчалась с прежней скоростью. Все так же мелькали встречные авто, все так же испуганно жались к обочине попутные…
В общем, доехали очень быстро – Швед даже не успел толком настроиться на рабочий лад, а мимо уже мелькнули гостиница «Пулковская» и приметный памятник, широко известный в народе как «стамеска».
– Yes! – выдохнул Шагрон, не снижая, впрочем, скорости. – Есть рекорд от «Речного» до «стамески»! Вышел из четырех часов!
Озхар безучастно глядел в лобовое стекло.
– Я вас высажу во-он там, на перекресточке, – весело сказал Шагрон. – Дальше вы уж сами. Шеф так велел.
Ему не ответили.
Едва Озхар и Швед вышли из машины, мрачная аура Питера ударила по ним, свинцом навалилась на плечи, просочилась в каждую клеточку тела, безжалостно придавливая к щербатому асфальту. Дождя на этот раз не случилось, но небо все равно было плотно зашторено низкими тучами, так что свету летних звезд нипочем было не пробиться через эту клубящуюся толщу.
– Ух, йо-о… – Швед даже закашлялся. – Вот это да!
Озхар все молчал, упрямо расправив плечи вопреки давлению Черной Пальмиры. Вся прежняя чернота Питера по сравнению с этим чудовищным прессом казалась ласковым ветерком.
Шагрон что-то тараторил, склонившись к открытой дверце, а потом захлопнул ее, лихо развернулся прямо через осевую и спустя десяток секунд пропал из виду. Затерялся среди красных стоп-сигналов перед ближайшим светофором.
До полуночи оставалось несколько минут.
– Ну что? – с прорезавшимся боевым азартом спросил Швед. – Как добираться будем?
– Пока без магии, – пробурчал Озхар. – Незачем светиться заранее.
И он призывно вскинул руку.
Машина притормозила рядом с ними одновременно со сменой даты.
После езды с Шагроном казалось, что ухоженная «десятка» еле-еле ползет. Трясло немилосердно, каждая кочка отдавалась сначала в позвоночнике, а секундой спустя – в голове. И продолжал давить город: настырно, тупо и докучливо, как застарелая мигрень.
– Швед! – тихо позвал Озхар где-то на полпути к Лермонтовскому.
– А?
– А тебя снова… не поведет? Как в прошлый раз, когда ты молодняк питерский крушить наладился?
Швед сначала напрягся, но потом неуверенно возразил:
– Так у нас же защита теперь… не то что раньше.
Озхар некоторое время молчал.
– Ладно. Ты того… смотри, держи себя в руках. Не сорвись.
– Не сорвусь, – пообещал Швед.
И изо всех сил постарался поверить себе.
Сразу за Египетским мостом они вышли. Озхар расплатился тем, что нашлось в кармане, – нашлась сотня евро. Русских рублей, понятное дело, ни у кого уже не осталось. Хозяин «десятки» сильно повеселел и умчался в сторону Садовой.
– Ну что, Швед? – сказал Озхар странно напряженным голосом. – Как в Ялте?
– Как в Ялте, – эхом отозвался николаевец. – Веди!
И они пошли. Свернули во двор, вошли в подъезд с сумасшедшей нумерацией и поднялись на второй этаж. Озхар постучал, поскольку звонок молчал, как рыбка в банке.
Дверь открыла одна из девчонок Тамары – коротко стриженая и рыжая, неуловимо похожая на Марлен Жобер в «Пассажире дождя». При виде визитеров лицо ее вытянулось, она инстинктивно отпрянула и попробовала защититься простеньким щитом. Но девчонку никто и не думал атаковать.
– Добрый вечер, – негромко поздоровался Озхар. – Тамара есть?
– Д-добрый… – пробормотала девчонка. – С-сейчас…
Она снова выглядела сильнее, чем вне Питера. На уровень, а то и все два. Сейчас – не ниже приличного третьего.
Дверь захлопнулась. Озхар и Швед терпеливо ждали – около минуты. Затем дверь медленно-медленно отворилась, слабо скрипнув давно не знающими смазки петлями, и на пороге возникла Тамара. Бледная, с распущенными по плечам волосами.
– Здравствуй, Тома, – поздоровался Озхар дрогнувшим голосом.
Она смотрела на Озхара так, словно силилась вспомнить – кто он? Что их связывает? Долго смотрела. Потом тихо спросила, произнося каждое слово по отдельности:
– Зачем? Ты? Пришел?
– За тобой, – просто ответил Озхар. – Тебе не место в этом мертвом городе. Пойдем, я отвезу тебя в Москву. Или в Одессу.
– Нет, – Тамара яростно замотала головой, отчего ее грива всколыхнулась, будто диковинное черное пламя. – Мое место тут! Приехал мой отец.
– Отец? – Озхар знал, что бьет по больному, но именно это сейчас и было нужно – встряхнуть ее, разбудить от наркотического дурмана Черной Пальмиры. – Или тот, кто надругался над твоей матерью?
Тамара вздрогнула. На секунду даже показалось, что она стала прежней, но тут дверь приоткрылась шире, и за ее спиной вырос высокий человек в длинном халате. От него пронзительно веяло Силой.
Странно, но Ямаец не был темнокожим. Скорее он походил на хорошо загорелого европейца. Но стоило взглянуть на него через сумрак, и все встало на свои места: там он был еще выше и смуглым, как шоколад. Десятки тонких косичек выбивались из-под смешной кепки, похожей на английский цилиндр с козырьком. Кепка была надета криво, козырьком в сторону, и сплошь испещрена непонятными письменами и знаками, однозначно магическими. Халат во многих местах украшали пришитые кости, скорее всего, птичьи. На шее болтался амулет – высушенная куриная лапка. Точнее, петушиная – ясно просматривалась длинная кривая шпора.
– Уй-йа! – басом сказал ямаец и присел, чуть разведя руки в стороны, – насколько позволял узкий коридор. – Пусть входят, дочь!
Озхара и Шведа словно кто-то в спины пихнул, одновременно спеленав по рукам. Ноги с грехом пополам двигались. Ямаец с
