дарю жене цветы, подарки, редко куда-то с ней хожу. Мы оба в работе, и это совсем не способствует романтике.
Испытываю дикую потребность надеть ей кольцо на палец. Вернуть на законное место обручальное, или купить новое, заменитель. Любое, лишь бы приняла, но уже у прилавка с рядами сверкающих украшений торможу, вспомнив, что Киру не купишь. Только не ее.
Все-таки останавливаюсь на цветах. Отправляю веник, а вечером заезжаю, чтобы пригласить ее в ресторан, и вижу, как какой-то здоровенный мужик предпенсионного возраста выходит с моим букетом! А Кира смотрит, как ни в чем не бывало, и ни капли раскаяния во взгляде.
Прав был Антон. Чтобы я сейчас не сделал — буду самым хреновым. Надо ждать. Дать ей время остыть, осознать, что катастрофы не случилось, и понять, что друг без друга нам нельзя. Я готов дать ей времени столько, сколько потребуется.
Одно напрягает — Прокина прохода не дает. Я ее в черный список кинул, так с другого номера лезет, в кабинет пытается прорваться. Пришлось просить помощницу, чтобы никого не пускала ко мне, а особенно Марину. Вся ее привлекательность мгновенно улетучилась, как только дело приняло серьезный оборот. Просто какая-то надоедливая баба, которая по-хорошему не понимает! Приставучая, как пиявка! Почему я раньше этого не замечал?!
Мне все в ней казалось прикольным и интересным — игривый аромат духов, голос, смех, кокетливые взгляды и сочные перегибы. А теперь…
Как слышу ее писк, так тут же хочется сползти под стол или запихать поглубже. И духи уже кажутся плоскими и липкими.
Смех? Дурацкий!
Фигура? Обычная.
У меня будто очки с глаз спали. Дурман увлеченности спал, оголяя скучную правду. Обычная девка, доступная, которая на какой-то миг показалась интересной. Я не знаю, чем она меня пробила, как сподвигла на то, чтобы начал творить херню, но сейчас это наваждение напрочь рассосалось.
Только до Прокиной это почему-то не доходит.
Зачем звонить, писать, навязываться, если мужчина не хочет продолжать общение? Хотел бы — нашел способ и время встречаться дальше. А я уже прямым тестом сказал, что все. Разве что на хрен не послал, хотя, наверное, стоило бы.
После очередной попытки прорыва я не выдерживаю и иду к Михалычу. Пусть увольняет ее или переводит в другой офис, куда угодно, только подальше от меня!
Захожу в приемную и снова напарываюсь на Прокину.
Завидев меня, она медленно поднимается:
— Леша…
От ее голоса, томного и с придыханием, передергивает. Холодно киваю ей и проскакиваю мимо, не обращая внимания на растерянный взгляд, и плотно прикрываю за собой дверь в кабинет.
— Алексей? — Андрей Михайлович поднимает брови, выказывая удивление, — чем обязан?
— Извините, что без предупреждения, — вытираю руки о брюки. Почему-то ладони вспотели, и сердце глухо в груди. Бум, Бум, БУМ!
Как меня все это раздражает! Я чувствую себя нашкодившим пацаном, которому надо покаяться перед строгим учителем. Возможно даже прилетит по заднице, а деваться-то некуда. Прокина по-хорошему не понимает!
— Проходи, присаживайся, — он улыбается, а глаза внимательные. Старый лис чувствует, что меня потряхивает, и не скрывает своего интереса, — рассказывай, что тебя привело ко мне?
— Проблемы.
— По сделкам?
— Если бы, — дергаю галстук, который как будто затягивается с каждым мгновением все сильнее и сильнее, — я по семейному вопросу…
— По семейному? Что-то случилось с Кирой? — в голосе прорезается искренняя забота. И я чувствую, как от подкатывающего стыда немеет язык.
— Все хорошо с Кирой…то есть не очень…то есть не совсем.
— Прекращай мычать! Давай ближе к делу.
— Я бы хотел попросить вас об одолжении. Не могли бы вы уволить Прокину.
— Что? — он хмурится, пытаясь понять, зачем мне это нужно, — при чем тут Марина?
— Понимаете…у нас возникли сложности из-за нее.
Он не отвечает секунд пятнадцать, а потом на его лице появляется дикое изумление:
— Ты что, закрутил роман с моей помощницей?
— Нет! — на автомате возражаю и тут же бездарно краснею под тяжелым взглядом.
Михалыч смотрит на меня, как на душевнобольного. Потом поднимается из-за стола, отходит к окну, долго рассматривает проезжающие внизу машины:
— Андрей Михайлович…
— Будь моя воля, я бы уволил не ее, а тебя, — глухо произносит он, — как ты вообще мог? Как посмел?
— Ничего у нас с ней не было.
Оборачивается, смотрит исподлобья, и у меня слова в горле застревают. Он похож на моего отца. Тот смотрел так же.
— Почти ничего.
— И Кира узнала?
— Да, — через силу признаюсь и отвожу взгляд.
— И как она? — горько спрашивает Михалыч.
— Ну как… ругается….
— Ругается? — переспрашивает он.
— Ну да.
Я не могу сказать о том, что время ругани прошло, и теперь настала эра пустоты. Язык не поворачивается. Кажется, что если озвучить, то все станет еще хуже. А я не хочу хуже. Я хочу обратно, в то время, когда дома было хорошо, тепло и уютно. Когда жена встречала меня ласковой улыбкой, и за ребрами не гудело и не давило при каждом движении. Спать хочу нормально, прижимая Киру к своему боку, а не таращиться в потолок, раз за разом прогоняя в голове тот момент, как она встретила меня у подъезда.
— Березин…Если бы ты только знал, как сильно я в тебе разочарован.
Я снова вспыхиваю. Блин, да что такого-то, ё-моё. Да, гульнул, облажался, что мне теперь, повеситься что ли? Можно подумать, все вокруг святые, и ни с кем такого не случалось. Хотя Михалыч точно не гулял, он свою Галину боготворит, несмотря на то, что лет тридцать уже вместе.
Наверное, если бы он сам был с грешком, то все прошло бы проще, а не так мучительно, что я сижу и холодным потом обливаюсь.
— У нас ничего серьезного не было.
— А это не важно, Алексей, было не было. Если ты допустил саму мысль о том, чтобы встать на этот путь, если сделал хоть небольшой шаг в этом направлении, то уже изменил.
— Да не изменял я!
— Не успел? Все вскрылось раньше времени? — бьет прямо в цель.
— Зря я пришел, — поднимаюсь со стула, — извините.
— Сядь, — он приказывает ледяным тоном, — и слушай внимательно.
Я не смею перечить. Сижу, будто кол проглотил.
— Я уберу Прокину. И не приемлю романов на рабочем
