Даже отворачивает от меня морду, расслабляет уши, всем своим видом демонстрируя пренебрежение к моей персоне…
До меня запоздало доходит. Кажется, кобыла решила что денник большой, и мы здесь и вдвоем поместимся. Меня сочли не опасной. Ура.
Именно в эту секунду ноги наотрез отказываются держать меня в вертикальном положении.
37. ЭнджиЯ не знаю, сколько времени так просидела. Уткнувшись лицом в ладони, слушая только неровное дыхание кобылы и биение крови в собственных висках. Вечность, казалось. Вечность меня, обращенной в слух…
В ожидании голоса.
Звука шагов…
Хоть чего-нибудь.
Я не дергаюсь. Веста сочла, что в этом углу я её не раздражаю, но это не значит, что если я начну прыгать у двери денника и звучно материться — она не передумает.
Лучше так.
Мурлыча себе под нос колыбельные, методично обгрызая один ноготь за другим.
А потом…
Раздаются голоса. Такие разные, человеческие голоса.
— Я думаю дело в том, что позавчера один гость уж очень сильно бурогозил. Мы вообще-то не пропускаем на территорию клуба с алкоголем, но регулярно провозят. Это может быть горлышко от бутылки. Или гвоздь, ограду южной левады давно пора ремонтировать. — это явно Олеся. Я даже криво улыбаюсь, осознавая этот факт.
— Разберемся, — это голос ветеринара. Я его видела пару раз. Из-за проблем с деньгами клуб сейчас перешел с использования штатной единицы на приезжающего врача. Это было неудобно, но слегка снижало затраты.
А потом лязгает дверь денника…
— Энджи?
Только один человек во вселенной называет меня так. И… Я ведь просила его так меня не называть.
— Энджи, что ты тут делаешь? — твердые ладони стискиваются на моих плечах и тянут наверх, заставляя подняться.
Веста за моей спиной недовольно ржет, но к ней отходят конюх и ветеринар, а меня буквально выволакивают из стойла, а потом и из конюшни.
— Энджи! — тон пытающегося добиться от меня ответов мужчины становится обеспокоенным. А я ошалело смотрю в небо. В небо, мать твою!
Оно всегда было таким голубым, или только сегодня?
Истерика наваливается на меня внезапно. Буквально скручивает тело в тугой жгут, выжимая из меня все запасы воды в виде слез.
И дальше, дальше я задыхаюсь, барабаню об кого-то ладонями и пытаюсь выплыть в этой прорве рыданий.
Я не одна, меня держат…
Две крепкие руки, как якорь, обнимают с двух сторон, и кто-то шепчет: «Тише, тише…» — медленно, но верно вытягивая меня из бездны на твердую землю.
И я прихожу в себя.
И опознаю этот чертов запах.
Такой теплый, обволакивающий, с терпкими пряными нотками…
О, черт, черт, черт…
— Отпусти, — хрипло выдыхаю я, твердея.
— Уверена? — тихо шепчет Ник, — ты точно в норме?
— Нет, я не в норме, — шиплю я с повышающейся раздражительностью, — я мать твою, в шоке, Ольшанский. Но если ты подержишь меня еще минуту — пойдут слухи. И они мне не нужны.
— Чесать языком всегда будут, на всех не угодишь, — негромко откликается Ник, но отпускает меня, стиснув чуть крепче.
Свобода.
Уф-ф!
Я стискиваю пальцами переносицу, приводя мысли в порядок и пытаясь встать на нужные рельсы.
Господи, как же глупо.
Разрыдаться среди бела дня, при подчиненных…
Я оглядываюсь, прикидывая масштабы бедствия. На мое счастье как-то так вышло, что именно в эту секунду в районе третьей конюшни не обретается никого. Только Олеся и Ольшанский, сверлящий меня выжидающим взглядом.
— Ты точно не пострадала? Укусы, ушибы?
— Она меня не тронула, — голос звучит вымотанным, — только обнюхала. Но я… Я чуть не свихнулась, пока она не отошла.
— Долго ты там пробыла? — Ник осторожно касается моего плеча и только сейчас я догадываюсь посмотреть на часы.
Половина второго.
Бог ты мой, всего полчаса прошло? А мне казалось, что все два полных часа протянулось мимо меня.
Факт номер один — я опоздала на обед с Артемом.
Факт номер два — он никогда не ест быстро, и я еще могу дойти и объясниться. Если не поверит — с каждого входа-выхода конюшни, стоит камеры, мы посмотрим…
— Энджи, ты куда? Ты вообще мне ничего не объяснила.
— Мне надо идти, — тихо отрезаю я прибавляя шагу. Все катится псу под хвост, и мои мысли, которые я так старательно собираю в кучку, разбегаются как живые тараканы. Может быть удастся спасти хоть что-то?
— Хорошо, поговорим по дороге. Я тебя провожу, — он догоняет меня, идет шаг в шаг.
— Не нужно, — я останавливаюсь, надеясь его урезонить, — не нужно, Ник, это личное. Меня ждет Артем.
По-крайней мере, я на это надеюсь.
— А ты паршиво выглядишь, — прямо в лоб рубит Ольшанский, — настолько паршиво, что мне очень сомнительно, что ты можешь пройти сто метров и не рухнуть в обморок. Так что пусть он подождет. Я передам ему тебя с рук на руки.
— Ты невыносим, — выдыхаю я измученно.
— И это ужасно полезный навык, — Ольшанский ехидно улыбается, — кажется, ты куда-то торопилась?
Черт с ним.
Пусть делает что хочет.
Может я и вправду выгляжу паршиво…
— Так как ты оказалась запертой в одном стойле с Вестой, — педантично повторяет Ольшанский, шагая рядом и даже умудряясь попадать со мной «в ногу».
— А как ты думаешь?
— Ты сама к ней зашла?
— Я?! — моему возмущению нет предела. Неужели я похожа на настолько не осмотрительную идиотку, — может ты еще и предположишь, что я случайно за собой дверь захлопнула, так что засов сам задвинулся?
— Ты же предложила мне придумать самому, — парирует Ник, — так что произошло на самом деле?
— Меня там заперли, — бесцветно откликаюсь я, — впихнули туда и заперли. У тебя есть еще вопросы?
— Кому это может быть нужно?
В этом весь Ольшанский. У меня постистерическое состояние, у него — допрос. Все норовит разложить по полочкам.
— Не знаю, — я качаю головой, — у меня гудит голова и я пока не способна внятно осознавать, кто может настолько меня не любить. Те, кого я сократила? Может быть ты?
— Я? — Ник столбенеет, сгребая меня за локоть.
