Маняша
Они вернулись в Москву не вечером, а утром следующего дня.
По старому кладбищу недолго ходили. Могилу деда нашли. Цветы возложили, конфет насыпали. Постояли минут пять. Потом к машине вернулись.
Оба хотели есть. Но магазины были еще закрыты. Кафе в такой глухомани вовсе не было. Если только на трассе. Призадумались.
И увидели старого-престарого деда. Дед ковылял по дороге, волоча за собой деревянную тележку с двумя ведрами. В одном картошка, в другом банки с заготовками, кабачковой икрой, капустой, огурчиками.
– Отец, помочь? – обратился к нему Михаил.
– Сам, – мотнул головой старик.
– Да, ладно тебе. Мне ж не трудно. Куда тебя проводить?
– Пришел я. – И повернул к кладбищенским воротам. – Сторож я тут.
– Отец, а пожрать у тебя не найдется? Мы заплатим.
– Конфетки есть, печенье, вафли.
Мария замотала головой. Поняла, что кондитерские изделия собраны с могил.
– Нам бы картошки да огурчиков твоих.
– Пошли, наложу.
И они направились вслед за дедом, который от помощи твердо отказался.
– А тебя, девка, узнал я, – сказал он Маняше. – Ты Петьки Колобова внучка.
– Правнучка.
– Хоронила ты его. А с тех пор не навещала.
– Занята была очень.
– Занята… – проворчал дед. – Раз в год на могилку приехать разве трудно? Вот помрешь, а никто тебя не проведает. Узнаешь, что это такое…
– Да как же я узнаю, если помру?
– Все покойники чувствуют. Я-то знаю. На кладбище, почитай, сорок лет провел. – Они добрались до сторожки. Дед завозился, отпирая замки на крепкой деревянной двери. – А вот Петька молодец. Мать свою, Ефросинью, постоянно навещал.
– А где могила ее? Мы не нашли.
– Ефросинья в семейном склепе похоронена.
– У Колобовых был склеп?
– У Анненковых. Она ж из княжеского рода. Именье их неподалеку находилось. А хоронили всех тут, при церкви. Колобовой Ефросинья стала, когда замуж вышла за крестьянского сына.
– Чего ж она так?
– Времена такие были. Вся власть – народу. А Колобов был главным представителем в наших краях. И власти, и народа. К тому же красавцем. В Решетове самым завидным женихом считался. Расстреляли его в тридцать седьмом. И осталась Ефросинья с Петькой вдвоем.
– Когда умерла моя прапрабабка? И куда делся склеп?
– Умерла в шестьдесят втором. Прожила долго. Но болела сильно последние годы. Не ходила. Да и умом повредилась после инсульта. Федька за ней ухаживал. Из-за этого жена от него и ушла. Предлагала старуху в дом престарелых свезти, а он ни в какую… А склеп в девяностых пожгли. Бандюки там трупы прятали. А когда на них менты вышли, они и запалили. Что осталось, разобрали. На том месте сейчас контейнер железный, а в нем церковный склад.
Старик прошаркал к тумбочке, выдвинул нижний ящик и достал из него пакет с пакетами. Потянул один Мише со словами: «Накладывай картоху».
– А дом кому дед оставил, не знаете?
– Эх ты, внучка любимая…
– Правнучка я.
– Машка?
– Да.
Дед покряхтел и снова полез в тумбочку. На сей раз выдвинул верхний ящик. Достал из него конверт, протянул Маняше.
– Что это? – поинтересовалась она.
– Завещание. Тебе дед дом оставил. Но велел бумаги отдать тебе не сразу, а в годину. Думал, ты приедешь его проведать. Я двадцать девятого августа на могилку приходил и тебя ждал. А тебя не было столько лет…
Маняша надорвала конверт, заглянула внутрь.
– Оно? – спросил Михаил.
– Оно.