По идее я должен был искать выход. Бежать, спасаться. Но я сделал наоборот – устремился туда, где, как мне казалось, был центр. В сердце лабиринта. Я петлял, метался по тесным коридорам, упирался в тупики и начинал сначала, подавив все эмоции, кроме ненависти. Никакого страха, никаких колебаний, никаких размышлений о том, что может случиться, если… Никаких «если», только вперед. И наконец добрался.
Стены сходились сюда со всех сторон, а посередине была пустая площадка, где я увидел его. Передо мной был худой и смуглый мальчик лет десяти. Он сидел, прислонившись к одной из стен, явно напуганный, готовый вот-вот разреветься. Увидев меня, он инстинктивно прикрылся рукой, как будто я собирался его ударить. Внезапно до меня дошло, кто это. Хозяин этих мест, малыш Рохо. Сирота, заблудившийся в коридорах ужаса, которые сам возводит всю свою жизнь. Вот слабое место, уязвимая точка, ахиллесова пята, до которой я все-таки добрался. Я понял, что могу сейчас просто поднять его и со всего маха ударить об стену, чтобы череп раскололся, как орех. Или придушить – ткнуть лицом в песок и давить, пока нос и рот полностью не забьются песчинками.
И все же я почему-то медлил. Да, я прекрасно понимал, что никакое это не невинное дитя, а просто неотделимая часть того парня, который выпускал мне кишки среди пустыни. Что сам он уже пытался меня убить и попробует еще раз, как только представится случай. И даже нельзя сказать, что он сделает это хладнокровно – нет, он получит удовольствие. Но все равно я не мог решиться так сразу.
Что меня останавливало? Ну да, это вроде бы был ребенок – не каждый так сразу поднимет на него руку. А еще я почувствовал какое-то родство с ним. Звучит пошло, но все мы в глубине души остаемся детьми. Какая-то дурацкая сентиментальность, не спорю. Наверное, все из-за того, что я так глубоко закопался в чужое сознание, что стал с ним сливаться. Минутная слабость. Наваждение.
Уверен, я бы быстро взял себя в руки и покончил со всем этим. Уж точно не расклеился бы и не начал сам утирать несуществующие сопли, обняв призрачные расцарапанные коленки. А может, пробился бы к еще более глубоким уровням – через личное развитие к видовому, к тем стадиям, которые проходит зародыш и которые глубоко запрятаны в наших нервных системах. И тогда не на жизнь, а на смерть сцепились бы две рептилии, две рыбы или даже бактерии. Тут уж точно не было бы места никакой жалости… Но до этого дело не дошло – все кончилось раньше.
Рохо тратил все свои силы, чтобы окончательно раздавить меня, но вдруг что-то изменилось. Похоже, он уловил, что за пределами внутреннего мира происходит что-то важное, но так увяз в нем, охотясь за мной, что перестал нормально воспринимать окружающее. Пытаясь высвободить хотя бы часть внимания, он ослабил хватку.
Стены, которые почти раздавили меня, перестали расти и сближаться. Они сначала задрожали, потом отчетливо зашатались. Вмурованные в них лица перекосились, рты распахнулись в беззвучном крике. Сами стены сдвинулись с мест, поехали в одну сторону, как посуда на скатерти, которую кто-то потянул на себя. Они начали съезжаться в одну точку, сталкиваясь и громоздясь друг на друга. Из их обломков росла пирамида, выглядевшая как один из храмов Теотиуакана.
На ее вершине корчилась одинокая фигурка – еще один Рохо, на этот раз взрослый. Он был наряжен в перья, как ацтекский жрец-прорицатель. Исполняя ритуальный танец, он воздевал вверх руки и потрясал обсидиановым ножом. Он словно требовал ответа или призывал дождь на эти безжизненные пустоши. И дождь пошел…
Сначала в песок ударили первые тяжелые капли, а потом хлынул ливень. Это были густые и липкие струи цвета крови. Падая вниз, они тут же превращались в багровые потоки, несущиеся вдоль остатков стен. Я видел, как перекосилось лицо мальчонки, как он скорчился на корточках и зарыдал, беспомощно размазывая по лицу слезы и красную влагу.
Рохо-жрец замер на своей пирамиде, словно не ожидал такого исхода. Нож выпал из руки и, подскакивая, покатился по ступеням. А кровь заливала все вокруг, подмывая основания истуканов и стен, пропитывая песок и образуя в нем черные провалы. Солнце потускнело, тоже становясь багровым. Вместе с ним остывало и умирало все остальное. Этот мир прекращал свое существование, и его оковы больше меня не держали. Все распалось, превратившись в черно-багровый водоворот, уходящий в никуда. Рванувшись назад, я снова оказался в своем теле.
Я открыл глаза: Рохо все еще был в углу между штабелями, но уже оседал, медленно съезжая по стене. Его горло было распахнуто раной от уха до уха. Кровь залила все вокруг и продолжала бить, но ее толчки слабели на глазах. Рядом стояла Катарина, не успевшая убрать клинок в ножны.
– Что, пси, теперь мы квиты? Больше не дуешься, что я тогда сбежала от вас в Цитадели?
#
У меня не было сил даже благодарить за спасение. К тому же Катарине и самой стоило сказать мне спасибо: кто сдерживал Рохо, дав ей возможность спокойно подобраться к татуированному горлу? Я только махнул рукой и что-то бессвязно прохрипел. Катарина поняла, что я хочу немного передохнуть в одиночестве, и вышла.
Голова уже не просто раскалывалась, а буквально рассыпалась на сотню частей. Я еле сдерживал тошноту и с трудом сохранял равновесие. Осторожно передвигая ноги, отошел подальше от трупа Рохо и присел в когда-то роскошное кресло. Подо мной скрипнул песок, трущийся о кожу обивки, и я машинально подумал, что это наверняка настоящая органическая кожа настоящих органических быков. На Земле ее могли позволить себе те, у кого много денег и мало заботы об имидже сознательной личности, озабоченной этическими проблемами эксплуатации животных. Уж господин Голд точно по этому поводу не переживал, мог и человечью натянуть. От этих мыслей опять подступила дурнота, и я стал стараться не дышать носом, чтобы не чувствовать запаха сворачивающейся крови.
Снаружи снова раздавались звуки боя – наверное, добивали оставшихся «красноликих». Потом все закончилось, воцарилась полная тишина. Сквозь переборки больше не доносилось ни звука, я сидел, наслаждаясь отсутствием каких-либо событий. Мне стало неожиданно уютно в полумраке каюты, отгороженной от мира многослойной оболочкой, и было совершенно наплевать на то, что компанию мне составляли два трупа, один из которых был вообще похож черт знает на что. За порогом оставался еще не один десяток непогребенных мертвецов и, возможно, сколько-то живых врагов, но в тот момент меня это не волновало.
На меня вдруг нахлынула ни с чем не сравнимая безмятежность. Я мысленно праздновал долгожданную личную победу – избавление от своего главного противника, отравлявшего мне жизнь даже тогда, когда о нем ничего не было слышно. Для меня закончилось действительно что-то важное, и вдобавок к физической усталости я чувствовал моральное опустошение. Словно достиг главной цели в жизни и не знаешь, что делать дальше.
Но жить можно и без цели, если только сумеешь эту жизнь сохранить. Поэтому я решил, что слишком уж расслабляться не стоит. Я встал и, опираясь на стену, выбрался из каюты. В коридоре было пусто, если не считать мертвых тел на полу. Их стало больше с прошлого раза, и, к моему огорчению, я разглядел на ком-то знакомую форму штурмовиков. Ладно, что поделаешь, ребята наконец отдохнут. Хуже было то, что я не видел никого из выживших. Похоже, моя маленькая армия все-таки растаяла.
