Отказать такому заслуженному человеку было неудобно. Но вслед за этим на свет божий появляется «список реабилитированных старых большевиков для приглашения на съезд» из 12 человек, в числе которых были Шатуновская, Снегов и Мильчаков, а затем другой — из 13 человек — бывших секретарей столичных райкомов и бывшего помощника самого Хрущева. Появление этих списков могло стать дополнительным аргументом в пользу включения в отчетный доклад ЦК раздела или параграфа о культе личности Сталина и его последствиях.
В субботу 21 января Хрущев выступил в Большом Кремлевском дворце перед юношами и девушками, отличившимися на целине. Фотокорреспонденты зафиксировали присутствие в ложах на авансцене других членов Президиума ЦК и секретарей ЦК. В понедельник 23 января все они, плюс еще Шверник, присутствовали там же на открытии очередной сессии Верховного Совета РСФСР. Оба мероприятия были довольно рутинными. И, как часто в таких случаях бывало, первые лица страны предпочитали коротать время (причем не только в перерывах между заседаниями, но и во время них) в комнате отдыха за авансценой, за чашкой чая обсуждая более насущные и злободневные вопросы.
Вот там-то, судя по всему, и разгорелись с новой силой споры, вызванные предложением Хрущева использовать материалы комиссии Поспелова в отчетном докладе ЦК съезду, — споры, которые сам Хрущев позже, в своих воспоминаниях неверно относит к более позднему времени, когда уже шел съезд.
В представленном Хрущевым 25 января 1956 г. новом проекте отчетного доклада и в решении Президиума ЦК от 30 января принять его за основу нет еще даже намека на вопрос о культе личности.
Однако Хрущев не бездействовал. Наряду со спорами со своими коллегами по Президиуму ЦК, он предпринимал и другие меры негласного порядка. Свидетельством определенной договоренности, если не прямого поручения, может служить и второе письмо Снегова, от 1 февраля: «Уважаемый Никита Сергеевич! Как вы считали нужным, — передаю проект своего выступления на ваше усмотрение. Само собой разумеется, что заранее принимаю все ваши изменения и поправки. Если вы сочтете необходимым коренную переделку, — то просил бы эти указания дать мне лично».
В тот же день на заседание Президиума ЦК из тюрьмы доставили бывшего следователя по особым делам МГБ СССР Б.В. Родоса. После его допроса ни у кого уже не могло оставаться сомнений, если таковые и были, что репрессии и пытки — это не результат злой воли «плохих» чекистов, а заранее спланированное самим Сталиным и им же руководимое истребление неугодных ему людей.
— Видите, какие полууголовные элементы привлекались к ведению таких дел. Виноваты повыше. Виноват Сталин.
— Товарищ Хрущев, хватит ли у нас мужества сказать правду? — спросил его Аристов.
— Ежов, наверное, не виноват, честный человек, — продолжал гнуть в нужную ему сторону Хрущев.
Ему помогали Микоян, Поспелов и Серов, напомнив, что и декрет о борьбе с террором был принят 1 декабря 1934 г. по настоянию Сталина, и что лимиты на аресты в 1937 г. утверждались им лично. Хрущев согласился, что «в докладе еще, может быть, добавить» и сказать об этом. Его поддерживают Первухин, Булганин и Микоян. Хрущев предлагает проверить дело Тухачевского, Якира, Уборевича и других военных, в том числе разобраться с письмом Сталину от чехословацкого президента Бенеша по поводу этой группы.
Молотов, вроде бы, непротив, но высказывает мнение, что «Сталина как великого руководителя надо признать». Микоян возражает ему, припомнив:
— А ты, товарищ Молотов, поддерживал…
— Нельзя в такой обстановке решать вопрос, — накинулся на него Каганович. — Нельзя так ставить вопрос, как товарищ Шепилов ставит о плакатах (то есть нарочито односторонне. — Ю. А). Надо все взять. Многое пересмотреть можно, но 30 лет Сталин стоял во главе.
Молотов продолжил:
— Нельзя в докладе не сказать, что Сталин — великий продолжатель дела Ленина.
— Возьмите историю, — прервал его снова Микоян. — С ума можно сойти!
— Если верны факты, — разве это коммунизм? — бросил реплику Сабуров. — За это простить нельзя.
«Правильно посмотреть на факты», — призвал Маленков:
— Правильно ставится вопрос. Сказать надо партии.
— Знали ли мы? — спросил Первухин и ответил. — Знали. Но был террор. Тогда не могли что-либо сделать. И партии обязаны объяснить это, сказать и на съезде и на пленуме.
— Всю правду, — уточнил Булганин. — Сказать, что Сталин из себя представляет: состав ЦК 17-го съезда ликвидировал! Я не согласен с товарищем Молотовым, что он великий продолжатель. В докладе можно обойтись без этого, не говорить, что он продолжатель, не раздувать его личность.
— Партия должна знать правду, но преподнести ее надо, как жизнью диктуется, — призывал к осторожности и взвешенности Ворошилов. — Тот период диктовался обстоятельствами. Но страну мы вели по пути Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина. Мерзости было много, правильно говорите, товарищ Хрущев. И доля Сталина в этом была, была. Не можем мы пройти мимо этого. Но надо подумать, чтобы с водой не выплеснуть ребенка. Дело серьезное. Исподволь к нему подходить надо.
— Нельзя оправдать этого ничем, — говорил Суслов. — За несколько месяцев мы узнали ужасные вещи. Сталин Двинскому (ответственному работнику аппарата ЦК ВКП(б), посланному им в 1937 г. на работу первым секретарем Ростовского обкома. — Ю. А.): «10-15 человек на район осталось, и хватит». А возьмем дело Сланского (генерального секретаря ЦК Компартии Чехословакии. — Ю. А.): звонок был из Москвы. Не славословить его надо. Культ личности еще больший вред наносит.
Молотов присоединился к мнению Ворошилова:
— Правду восстановить надо. Но ведь правда и то, что под руководством Сталина победил социализм. И неправильности были, и позорные дела — тоже факт. Все надо соразмерить. Поэтому вряд ли успеем перед съездом сказать.
Подводя итоги обмена мнениями, Хрущев призвал решать этот вопрос в интересах партии:
— Сталин — преданный делу социализма. Но вел это дело варварскими способами. Он партию уничтожил. Не марксист он. Все святое стер, что есть в человеке. Все своим капризам подчинял.
Он согласился, что говорить на съезде о массовом терроре не стоит. (Заметим, кстати, что речь ведь шла не о массах, не о народе, как жертве системы, а о ее становом хребте — партии, вернее, о ее руководителях). Но линию в отношении Сталина, считал Хрущев, «надо наметить», отвести ему свое место, почистить плакаты, литературу, — другими словами, «усилить обстрел культа личности», взяв в помощь Маркса — Ленина.
К 3 февраля 1956 г. относится указ Президиум Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Социалистического Труда К.Е. Ворошилову в честь его 75-летия. В традиционном приветствии от ЦК КПСС и Совета Министров СССР он характеризовался как «верный ученик великого Ленина, один из выдающихся деятелей Коммунистической партии и Советского государства». Упоминание о Сталине, ранее обязательное для такого рода документов, впервые отсутствовало. Этот факт с полным правом можно квалифицировать как первый реальный симптом приближающегося большого разговора о культе личности и его главном носителе. О внезапности такого решения, принятого в узком кругу, свидетельствует и то, что в приветственных телеграммах К.Е. Ворошилову от руководителей братских коммунистических и рабочих партий он по-прежнему именовался учеником Ленина и ближайшим соратником Сталина. Тогда же решался и вопрос о приглашении на съезд ветеранов из числа несправедливо репрессированных, но затем реабилитированных. 3 февраля Президиум ЦК поручил Секретариату ЦК рассмотреть вопрос о выдаче гостевых билетов «группе коммунистов, которые были в прошлом неправильно исключены из партии и ныне восстановлены в рядах КПСС».
