Немецкая практика почти автоматического позволения потомкам денатурализовавшихся подданных вернуть себе немецкое подданство по возвращении в страну – вернуть на основании принципа крови – изображалась как исключительное явление. Однако как вышеупомянутые, так и другие случаи подтверждают, что Российская империя двигалась в начале XX века к сходным практикам. В самом деле, в постановлении от 1908 года Совет министров особо заключил, что такие иммигранты «принимаются не в качестве иностранцев, но [в качестве] лиц, восстанавливающих связь с прежним своим отечеством»[438].
Итак, российская практика денатурализации, которая на первый взгляд кажется пронизанной противоречиями, на деле демонстрирует внутреннюю логику. Одной из самых важных мер была обязательная денатурализация как часть процесса эмиграции с вечным запретом на возвращение. Она применялась к разным группам эмигрантов и обязательно – к евреям, эмигрировавшим при посредничестве ЕКО. Таким образом было денатурализовано намного больше людей, чем посредством обременительного официального процесса, предназначенного для частных лиц.
Крайне суровая российская эмиграционная политика и законы о денатурализации уходят корнями в глубь российской истории и являются частью популярного принципа «Привлекай и удерживай», которым власти руководствовались на протяжении столетий. Однако в течение пятидесяти лет после 1860 года Россия и весь мир значительно изменились. Освобождение крестьян, дешевые путешествия на дальние расстояния по железнодорожным и пароходным линиям и другие перемены привели к тому, что объемы эмиграции изменились: сначала она была незначительным явлением, а затем сотни тысяч людей начали ежегодно покидать страну. Но, несмотря на все удлинявшийся список причин, побуждавших реформировать законы об эмиграции и денатурализации, политика ограничений оказалась удивительно стойкой. Отчасти это служит иллюстрацией к общему тезису об истории гражданства и миграции: страны вырабатывают свои особые национальные традиции в области законодательства и правоприменительной практики, надолго сохраняющие влияние. Статья 325 и многие ключевые элементы российской традиции были глубоко укоренены в законодательстве и старинных традициях административной практики. Как показывает спор с Соединенными Штатами по поводу денатурализации, если бы статья 325 была отменена, это создало бы лазейку в неисчислимом множестве ограничений, налагавшихся на российских евреев. И даже несмотря на это, в 1890-х годах власти выборочно отказывались от политики ограничений, разрешив евреям эмигрировать при посредничестве отделений ЕКО. Но ограничительная политика в отношении других групп населения сохраняла свои позиции вплоть до 1914 года. Одной общей темой эмиграционной политики и политики денатурализации была сортировка населения: желательные группы населения удерживались, в то время как другим разрешалось уехать. Денатурализованные евреи не могли вернуться – по причине издавна существовавших запретов на въезд иностранных евреев в страну. К ним и другим меньшинствам применялся вечный запрет на возвращение. Сохранение строгих ограничений эмиграции и денатурализации имело целью удержать «коренное» население в стране, а в случае его отъезда – оставить за ним российское подданство в надежде, что однажды эти люди вернутся.
Глава V
Гражданство в период войны и революции
К началу XX века стало казаться, что будущее – за силами, способствовавшими либерализации российской политики подданства. Контрреформы привели к отмене некоторых проведенных в 1860-х годах преобразований, но под руководством министра финансов Сергея Витте, влиятельного защитника интеграции страны в международную экономику и политики открытых дверей для иностранных рабочих, инвестиций и талантов, исторический двигатель индустриализации работал в полную силу. Пароходные и железнодорожные путешествия облегчили процесс беспрецедентной глобализации международной экономической деятельности, в котором Российская империя всецело участвовала. Быстрый рост сезонной рабочей миграции приводил к притоку в страну значительных сумм денег (в виде отсылаемого этими мигрантами заработка), а новые российские пароходные компании, стремясь увеличить свою долю в доходах от эмиграции, были первыми, кто подталкивал правительство к ее легализации. За пределами правительства возникло энергичное либеральное политическое движение, сосредоточенное на разработке современного представления о гражданстве – как об институте, основанном на равенстве прав и обязанностей для всех членов российского общества. В самом правительстве законы 1890-х годов о разрешениях на проживание и еврейской эмиграции эволюционировали в сравнительно либеральном направлении. Даже в Департаменте полиции работали комитеты, подготавливавшие более основательные реформы. Революция 1905 года привела к созданию нового, отчасти конституционного строя.
Как и в случае других либеральных революций, свобода передвижений числилась в те дни в России среди наиболее важных революционных свобод. Помимо прочего, в предлагавшихся оппозицией летом 1905 года проектах новой конституции видное место занимала отмена всех ограничений на передвижение внутри страны, прописанных во внутренних паспортах. Однако ни царский манифест в октябре 1905 года, ни Основные государственные законы 1906 года не включили свободу передвижения в длинный список гражданских прав и свобод[439]. До тех пор пока правительство рассматривало общинную систему как источник общественного контроля и стабильности, подлинное изменение паспортной системы оказывалось невозможным, поскольку она представлялась очень важным рычагом общественного контроля над крестьянами, покинувшими свою деревню. Политика значительно изменилась, лишь когда Столыпин решил провести радикальную реформу крестьянского землевладения, издав эпохальный закон от 5 октября 1906 года «Об отмене некоторых ограничений в правах сельских обывателей и лиц других бывших податных состояний». То был значительный шаг к упразднению особого юридического статуса крестьян и представителей других низших сословий и к дарованию им полных гражданских прав. Закон отменял старый принцип, привязывавший держателя паспорта к месту жительства, но не упразднял и не изменял полностью роль паспорта. Выдаваемая теперь один раз в жизни паспортная книжечка заменила прежний документ, действовавший лишь на протяжении пяти лет. Реформа означала глубокий понятийный сдвиг: из документа, привязывавшего человека к конкретному месту, паспорт стал документом, удостоверяющим личность. Люди бывших податных состояний (и в первую очередь крестьяне) получили право выбирать место постоянного проживания так же, как и представители других состояний. «Место жительства» больше не было местом регистрации человека как относящегося к определенному состоянию, но стало скорее местом работы или проживания. То была реальная перемена, имевшая целью облегчить переход крестьян на работу в города[440]. Из инструмента контроля паспорт превратился в документ, дающий права и, подчеркнем еще раз, удостоверяющий личность[441]. Эта трансформация стала возможна благодаря элиминации в 1903 году принципа коллективной ответственности в отношении выплаты налогов и воинской повинности, отмене в ноябре 1905 года оставшихся «выкупных платежей», которые крестьяне должны были выплачивать государству, и решимости правительства предпринять попытку всеобъемлющей трансформации земельного строя, то есть землевладения и общинной организации. Но процесс продолжался и вовсе не был для крестьян завершен, а несколько значительных групп населения полностью остались за его бортом. Все сложные и обременительные ограничения на проживание евреев в империи и на их передвижение по ней сохранились и продолжали поддерживаться путем использования специальных удостоверений; кроме того, в рамках новой системы инородцы, цыгане и осужденные не имели права на паспорт[442]. У этих преобразований были те же мотивы, что стали основой перемен в эпоху Великих реформ: либерализация передвижения для облегчения промышленного развития. На этот раз преобразования должны были способствовать столыпинским аграрным реформам и официально установить новый уровень гражданского равенства и свобод, дарованных представителям низших сословий империи, ранее притеснявшимся. Трансформация роли внутренних паспортов отражала ряд глубоких и быстрых изменений, превративших старорежимный мир сепаратных сделок и групповых отношений подданства в новый мир более четко идентифицируемых и зарегистрированных индивидов, которые сталкивались «лицом к лицу с государством» чаще, чем когда бы то ни было прежде[443]. Эти изменения повысили значение внешних границ вокруг империи. Свобода внутренних передвижений сделала более сложным контроль за перемещением отдельных людей на местном уровне. Более эффективная система удостоверения личности облегчила попытку усиления контроля над внешними границами. Уменьшив количество ограничений на перемещение по территории страны, полиция также проводила в жизнь новые амбициозные проекты, предполагавшие использование преобразованной системы документации для учета каждого индивида и помещения его в новую систему регистрации и надзора[444].
