В результате императрица с одобрения Совета подписала рескрипт, подготовленный Потемкиным.
– А вы, батюшка, плут! – тихо прошипел ему граф, выходя из зала заседаний.
– Я быстро учусь, – Гриц улыбнулся с подкупающей теплотой. – При таких наставниках надеюсь пойти дальше педагогов.
– Вы полагаете, мне доставит удовольствие смерть моей матери?
Скатерть была залита кофе, разговор прервался, не начавшись.
– Я полагаю, Ваше Высочество не позволит сыновним чувствам взять верх над разумом.
– И тем не менее, я слышать не хочу!
– Больше не услышите.
Граф Панин умел быть удивительно сговорчив. Но Павлу всегда казалось, что наставника невозможно переубедить: «Дитя мое, я знаю, что говорю…» И кому какое дело, что Павел давно не младенец? Он перестал быть ребенком в тот день и час, когда узнал правду о матери. Его мать – шекспировская королева Гертруда, разделившая власть с убийцей собственного мужа. А Гамлет… Гамлет совсем не хочет умирать молодым. Его счастье у ног Офелии, его гибель – на клинке Лаэрта. Но кто ныне Лаэрт? Чья шпага нацелена принцу в грудь?
– Этот человек очень опасен, – внушал граф, прикрывая салфетками кофейные пятна. – Он только что лишил вас верного шанса занять трон. Как ему удалось сговориться с Орловым? А найти общий язык с гетманом? И эти двое – виднейшие сановники – как мопсы на задних лапках, побежали исполнять его волю! Мой брат остался без полномочий. А вы, дитя мое, без короны. Уже в который раз!
Павел поморщился. Он болезненно воспринимал свое положение и ненавидел, когда ему напоминали об этом.
– Но ваш брат постарается нам помочь? – осторожно осведомился царевич.
– В этом его долг, – Никита Иванович с достоинством поклонился. – Как долг каждого честного патриота. Но фаворит может помешать нам. Разве не он отнял у вас любовь матери?
«Раньше вы так говорили про Орлова», – вздохнул Павел.
– Еще недавно ваша матушка часто беседовала с вами о государственных делах, – напомнил Панин. – Обещала ввести в Совет. Дать гвардейский полк. И что же? Кто теперь командует преображенцами? Кривой. Кто заседает в Совете? Опять Кривой. Похоже, Ее Величество излила на него всю нежность, предназначенную вам.
«Я знаю, что моя мать – шлюха!» – чуть не заорал Павел, но сдержался.
– Что вы предлагаете? – устало спросил он.
Панин обвел глазами комнату. У окна великая княгиня Наталья играла в шахматы с молодым Разумовским. Они весело смеялись и, казалось, не прислушивались к разговору. Золотистый локон Андрея щекотал щеку царевны, но та не отстранялась. В последнее время Павел, прежде такой внимательный к супруге, отдалился от нее. Властная и требовательная, она все еще влияла на него. Но, похоже, наследник уже искал убежища от ее честолюбия.
В правом углу перебирала струны арфы юная протеже Панина – фрейлина Нелидова. На нее царевич бросал нежные взгляды. Вот его Офелия. Никита Иванович не просчитался. Пока эти двое разыгрывают романтические сцены, у него есть время действовать.
– Год назад мой племянник Куракин ездил в Швецию с известием о свадьбе Вашего Высочества, – задумчиво протянул граф. – Там он сблизился с королем, был посвящен в Рыцарском Доме и получил в знак вечной дружбы перстень короля Густава Вазы. Андрей, – позвал Панин, – идите сюда, есть неотложное дело.
Разумовский не без сожаления оторвался от игры.
– Что вы все-таки предлагаете? – повторил Павел. – И при чем здесь перстень Вазы?
Никита Иванович помял пальцами подбородок.
– Думаю, что Швеция сможет нам помочь.
Если бы Людовик XIV родился в Швеции, он, без сомнения, получил бы имя Густав. Солнце короля потеряло бы теплый блеск фарфоровых небес Версаля и стало бы седым от колкого дыхания Балтики. В остальном «маленький танцор» старался походить на своего великого кумира. Было время, когда кронпринца обвиняли в легкомыслии и пристрастии к балету. Но плеск ярких атласных тряпок на сцене был лишь мимолетным увлечением. На самом деле Густав III носил в груди сердце драматического актера. Его стихией стали монологи перед изумленной публикой, а подмостками – замковые дворы и площади Стокгольма.
Это он доказал во время государственного переворота 1772 года, когда, по совету матери, отобрал наконец власть у риксдага.
В тот день и час, когда под стенами Фредрикстена Карла XII настигла шальная пуля, деспотизм в Швеции умер, казалось, навсегда. Взойдя на престол, сестра короля Ульрика Элеонора передала власть парламенту и наступила эра «золотой вольности». Правда, перед смертью муж королевы кронпринц Фредерик Гессенский, высунувшись из дворцового окна, кричал, что это он выстрелил шурину в висок в окопах под датской крепостью. Но к тому времени тайны августейшей семьи уже мало кого волновали. Монарх перестал быть для подданных по-настоящему важной персоной.
Управлением занялся риксдаг. Что из этого получилось, всякому ведомо. Депутаты немедленно разделились на две партии – шляп и колпаков. Шляпы содержались на луидоры, колпаки – на рубли. Если луидоров становилось больше, Швеция ссорилась с Россией и шла разорять Данию. Если в депутатских карманах звенели рубли, воинственный пыл викингов засыпал.
Народ все знал и с каждым годом роптал громче. Негодовали офицеры и прачки, пасторы и рыбаки, матросы и собиратели чаячьих яиц. Временами недовольство выходило из тесных кабаков и чердачных комнат. Тогда били и шляп, и колпаков, и всех, кто говорил не по-шведски, даже если это были итальянцы-кондитеры.
Ропот проник и в королевскую семью. Первой голос подняла, как водится, женщина. Ведь у этих трещоток язык некрепко приколочен к гортани – болтается и норовит выскочить изо рта при первой возможности. Супруга тихого и покладистого Адольфа Фредерика – Лувиса Ульрика, родная сестра Фридриха Великого, не могла стерпеть положения плодной телки под королевским балдахином. Она жаждала власти. Ведь ее новый дом был когда-то не менее доблестен, чем дом Бранденбурга!
Но супруг оказался начисто лишен честолюбия. Он находил свою жизнь без тревог очень приятной. Его огорчало, что сыновья пошли в мать – властная прусская порода так и била в глаза всем, кто знакомился с молодыми принцами. После смерти отца Густав осмелился обнаружить королевские амбиции. Во время панихиды молодой монарх говорил надгробную речь:
– Жители Швеции! Вы привыкли видеть на своем престоле королей могущественных и сильных, грозных с врагами и милосердных к подданным. Но сегодня земля принимает кротчайшего и благочестивейшего из людей, чья любовь к родине была безмерна. Однако она не согревала нас, ибо сама поминутно гасла от ледяного ветра из парламента. Прощай, отец! Спи спокойно! Клянусь, я не допущу, чтобы между мной и моим народом встал кто-то третий!
Собор замер, а потом, словно глотнув воздуха, прогремел:
– Слава королю шведов!
Этот клич не слыхали со дня кончины Карла XII в 1718 году.
