Слезы скопились под веками Георгины, горячо потекли по ее вискам и просочились в волосы.
– Мне надо идти.
Георгина высвободилась из его рук и встала. Ее мускулы дрожали, когда она шла по гладкому деревянному полу, поднимая с него один предмет одежды за другим и натягивая на себя. Повсюду на ее теле, в ее конечностях пульсировало – следы, оставленные руками и губами Рахарио; завтра она будет вся в синяках. Губы ее горели и распухли, между ногами было натерто, и пахло от нее потом и половыми выделениями, мускусными и солеными.
Она надеялась вовремя успеть домой, чтобы принять ванну до того, как Пол вернется со складов.
Стыда или вины она не испытывала. Лишь заоблачное чувство, что взяла то, что было у нее отнято годы назад.
Еще она чувствовала что-то вроде счастья. Своего рода могущество. И налет печали.
– Помоги мне, пожалуйста.
Поставив руки на бедра, она ждала, когда Рахарио подойдет к ней сзади и затянет ленты корсета.
– В другой раз надевай что-нибудь другое. Я тебе не камердинер.
Георгина засмеялась и ступила в кринолин.
– Следующий раз? Ты же получил что хотел. Теперь твоя очередь. Отдай мне назад то, что украл.
Рахарио нещадно дергал верхнюю часть ее платья, поправляя ее и застегивая крючочки.
– Ты что, рассчитываешь, что твой бесценный фрахт сегодня же вечером окажется у ворот склада? Или перед твоим домом на Орчерд-роуд?
Она похолодела.
– Ты знаешь, где я живу?
Он сопел, горячо дыша ей в затылок.
– Я знаю многое, что делается в городе.
Она невольно вздохнула, когда он опустил руки и она смогла отойти от него, чтобы сунуть ноги в туфли и наспех подколоть волосы; нескольких шпилек недоставало.
– Мне все равно, каким образом ты все восстановишь. Просто сделай это.
Он схватил ее за локоть и рванул к себе.
– Не диктуй мне, что и как я должен делать, – прохрипел он, приникнув губами к ее шее. Хватка его ослабла, и он поцеловал ее в затылок, еще влажный от пота, в тонкие волоски, что курчавились над шеей. – Я сам определю, когда твоя вина будет избыта.
Он отпустил ее, и она пошла к двери, на ходу забирая свои вещи со стула. Она чувствовала, как глаза Рахарио сверлят ее спину.
– Не вздумай со мной играть, Нилам. У тебя не получится.
Она больше не обернулась.
Рахарио шел к реке по траве, под его ногами трепетали древесные тени. Он чувствовал себя настолько же ясно, насколько спокойно двигался вперед.
Мирно. Миролюбиво. Новое, незнакомое чувство.
Он остановился под деревом.
Неподалеку играли его дети – Феена и Харшад; игра состояла в том, чтобы шлепнуть другого ладошкой и убежать. Харшад безнадежно уступал старшей сестре, но это не уменьшало его радости, которую он выражал визгом и заливистым смехом. Он то и дело поглядывал в сторону матери, ожидая поощрения, а мать сидела на покрывале в позе портного.
Феена, рослая и стройная для своих четырех лет, за последний год заметно вытянувшаяся, заметила его первой.
Она замерла посреди бега; ее поднятая рука упала и схватилась за подол оранжевого платьица. Лучи на ее лице, еще более круглом из-за собранных в косу волос, открывающих золотые сережки в проколотых мочках ушей, погасли. Она испуганно уставилась на отца, который иногда бывал неприветливым и отсутствующим, а потом снова таким добрым, что это сбивало ее с толку. Часто он внезапно исчезал и не бывал дома так долго, что она успевала его почти забыть, потом он снова появлялся, принося с собой запах соли и воды, древесины и ветра.
– Можно, я присяду?
Голова Лилавати вскинулась. Она кивнула, подвинулась, и он опустился на покрывало рядом с ней. Потупившись, она смущенно гладила свой живот, выпиравший под сари.
Теперь его заметил и Харшад, который, возможно, был еще слишком мал, чтобы страдать от переменчивого нрава отца, а может, просто обладал более безмятежным характером, чем его сестра. Он с радостным визгом побежал к отцу, бросился на него и прижался головой к его груди, чуть не захлебываясь от смеха. Рахарио обнял его и жестом подозвал Феену.
Неуверенно подогнув ногу в щиколотке, она вопросительно взглянула на мать. Лишь в ответ на ее разрешительный кивок она двинулась с места, но села на корточки рядом с матерью, привалившись щекой к ее животу и подозрительно оглядывая Рахарио.
– Как твои дела? Как ребенок?
Лилавати уставилась на него, не веря своим ушам, и ей понадобилось какое-то время, чтобы снова собраться; он еще никогда не спрашивал ее, как дела. Щекам ее стало жарко, и она кивнула, гладя волосы Феены.
– Я тут подумал, что надо взять в дом няньку, как только появится ребенок. Может, даже раньше. Что ты скажешь?
Сердце Лилавати заколотилось; возможно, все еще повернется к лучшему.
– Это было бы очень любезно. Большое спасибо.
– А эти двое должны научиться плавать. Как ты думаешь, Феена? – Девочка вздрогнула и смотрела на него большими глазами. – Отправимся завтра плавать? В реке?
– А я! – возмутился Харшад и поднял голову, а его сестра с сомнением смотрела то на мать, то на отца, недоверчиво сдвинув брови.
– Да, ты тоже с нами. – Рахарио засмеялся, раскачивая мальчика из стороны в сторону. – Ну, Феена, что скажешь? Есть у тебя желание?
Наконец-то ее глаза просветлели, на лице появилась робкая улыбка, и она кивнула.
Лилавати искоса взглянула на мужа. Таким расслабленным, в таком хорошем расположении духа она его еще не видела за все пять лет их брака. Таким доступным.
Ты же сама хотела его любой ценой, этого красивого чужака! Теперь сама видишь, чего ты добивалась! – говаривала ее мать, которая часто приходила сюда с Клинг-стрит, чтобы помочь ей с детьми, и всякий раз обрывала ее, когда она начинала жаловаться.
У тебя нет злой свекрови, которая придиралась бы к тебе, и муж тебя не бьет. Он сказал тебе хоть одно худое слово, когда ты родила девочку, а? Вот то-то же, а это надо ценить, дитя мое, очень дорого! У тебя прекрасный дом, в котором ты можешь делать что хочешь, и слуг у тебя сколько угодно. Помимо денег, которые ты можешь тратить, у тебя еще двое здоровых детей. И тебе этого мало? Чего тебе еще надо? А что делать детей – это тебе не сладость из розовых лепестков и меда, тебе следовало бы и самой знать. Откуда у тебя эти капризы? Уж не от меня точно!
Может, и правду говорят, что боги со временем все устроят.
Лилавати всякий раз делала все возможное, чтобы умилостивить их. Жертвоприношениями, воскурениями и молитвами из глубины сердца, у святилища здесь, в доме, и в храме Шри Мариамман в китайском квартале.
