— Эх, — Стариков махнул рукой и пошел к стеклянной стене «дьюти фри».
Аня грустно смотрела ему вслед. «Эх!» Вот именно что «эх»… Махнуть бы и ей сейчас в эту Африку… И не надо думать о том, кто встретит ее в подъезде, когда она будет возвращаться домой: тот же самый киллер или какой-то другой…
Она уже давно пожалела о том, что они со Стариковым так легко отпустили тогда азиата. Хорошо еще, что она сохранила его страшный нож…
То, что происходило вокруг нее, было значительно серьезнее и страшнее, чем интриги новоявленных амазонок. И тот азиат мог кое-что прояснить… А возможно, и нет… Тогда не о чем и жалеть. Киллеры редко дружат с заказчиком семьями, обычно они даже не знакомы.
Аня была совершенно уверена, что направленная на нее ярость не была персональной — за ней не было ничего такого, что могло бы ее навлечь. По всей видимости, она была всего лишь фишкой из другой игры, нечаянно попавшей на чужое поле, и теперь ее усиленно стараются сощелкнуть, убрать со стола, чтобы не мешала игре. Но что это за игра? На этот счет у Ани не было ни одной мало-мальски стоящей идеи.
Поглядев еще раз туда, где исчез Стариков, девушка стала спускаться вниз. Там, на первом этаже, толпа сгустилась, и она попала в людской водоворот — прибыло сразу два рейса.
— Это из Парижа? — поинтересовался у нее какой-то господин.
Аня пожала плечами. Она пробиралась к выходу, и ее внимание было приковано к вышагивающим впереди дамским ножкам в очень красивых и модных — Анна таких еще не видела — туфлях. Среди слякоти, стоптанных кроссовок и клеенчатых сумок челноков, влекомых по полу, ножки выделялись нездешним, парижским видом: тонкие чулки, туфли на каблуке посреди зимы. Уверенная красивая походка, тонкие щиколотки, стройные икры, довольно изящный, обтянутый узкой юбкой зад — Аня придирчиво разглядывала идущую впереди незнакомку. Прямая спина, красивые плечи, каштановые ухоженные волосы… В этот момент дама повернула голову. И Аня обомлела… Ба, знакомые все лица… Но какие метаморфозы!
Она была рада, что толпа немного оттеснила ее, и она не шла с дамой шаг в шаг, иначе ей было бы трудно не выдать изумление и скрыть свое присутствие. Сейчас она могла немного понаблюдать за ней со стороны. А понаблюдать было за чем…
Анна смотрела, как уверенно вышагивает в снующей толпе обладательница дивных туфель — будто ее совершенно не затрагивает эта суета и толкотня… Как прямо, властно держится — мир существует для меня, а не я для него! Какое презрение к окружающим в движении этих прямых плеч… Элегантный чемодан ловко катился за ней на колесиках, как хорошо выученная, воспитанная собачка…
И эти презрительно прищуренные глаза, которые заставляли отскакивать наглых акул-таксистов…
Анна наблюдала, как она процокала на своих каблуках, ни разу не споткнувшись и не ссутулившись, к своей припаркованной на платной стоянке синей «семерке»… Неужели это та же самая женщина — незаметная серенькая компаньонка? Покладистая, послушная простушка на вторых ролях? Вечно в джинсах… Такая милая, славная… Такая скучная, серая, правильная и добропорядочная… Анна слыхала, что Рита любит путешествовать, но ей и в голову не приходило, что так. Никаких тебе кроссовок в дорогу, ничего дорожно-смято-спортивно небрежного. На шее поблескивали дорогие украшения. Она путешествовала, как дама…
Анна смотрела на нее и думала: за кого бы она могла ее принять, если бы не была с ней знакома? Жена давно привыкшего к власти и богатству человека? Не скороспелого — вчера на помойке, сегодня на вершине, — а именно давно находящегося наверху. Преуспевшая бизнес-леди? Может быть, путана очень высокого класса? Они ведь хорошие актрисы и умеют разыгрывать из себя настоящих дам…
Анна проводила ее до дома. Оставленный Стариковым автомобиль оказался очень кстати.
Это был дом в тихом московском центре, нарядный и элегантный — после еврореконструкции. Синяя «семерка» въехала за решетчатые ворота. А Анна осталась в переулке. Она еще посидела немного в машине, надеясь на удачу. Вдруг окна леди выходят не во двор… Или, как это нынче принято в богатых — настоящих — квартирах: так много комнат, что часть окон выходит туда, часть сюда… Анне повезло. Минут через десять, столько, очевидно, потребовалось, чтобы припарковать машину и подняться на лифте к себе в квартиру, — на шестом этаже засветились два окна. Аня предположила, что это именно Ритины окна.
Кажется, она прежде говорила Анне, где живет. Дорогомиловская или что-то в этом роде… И Марина тоже как-то упоминала Дорогомиловскую в связи со своей подругой. Но этот переулок, этот дом… В общем, это был совершенно другой адрес.
В тот раз, когда они вернулись с Мариной с острова-буяна, то бишь вулкана, Рита подвозила ее домой… На этой же самой синей «семерке». И своим заботливым, смиренным имиджем преданной Марине компаньонки сумела расположить Анну к откровенности. Тогда они поднялись к Анне в квартиру выпить кофе.
Анюта рассказывала, как ее испугал Маринин обморок, советовалась, как быть…
Этот разговор с Ритой, прямо скажем, обычный, забылся. Настолько, что, когда Анна, вычисляя, кто бы это такой мог побывать в ее квартире с «визитом вежливости» и ртутью, перебирала всех подряд, она даже — из головы вон! — и не вспомнила о Рите.
А ведь Рита-то как раз была знакома с ее домом. В отличие от Марины, которая знала ее телефон и, стало быть, адрес, но никогда в гостях у Светловой не была.
Но сегодня Анна увидела совершенно иную женщину. Вот тебе и Рита… Вот тебе и серенькая, незаметная компаньонка, джинсовая москвичка, этакая хиппушка средних лет…
Анна не могла себе точно объяснить, отчего ее так потрясло сделанное открытие и в чем оно, собственно, заключалось. Почему она, например, не подошла к Рите, а постаралась, напротив, не обнаружить своего присутствия? Отчего тайком поехала за ней следом?
Ну, вернулась женщина из Франции, ну, встретила Анна ее случайно в Шереметьеве… Что, собственно, в этом особенного? Ага, вот что… Рита, оказывается, умеет быть совершенно разной! И это различие между двумя Ритами настолько поразительно, что кажется, будто у человека изменилась внешность. Аня где-то слышала: иная манера держаться при раздвоении личности меняет человека больше, чем пластическая операция…
И теперь Анна вдруг отчетливо припомнила выражение Ритиных глаз в день их возвращения с острова, когда Аня рассказывала ей о своих опасениях относительно Волковой.
И как она тогда брякнула Рите: «А не следует ли обратиться к врачу? Может, поставить кого-нибудь в известность? Ее мужа, например».
«Ну что вы, дорогая, вот это уж совсем излишне», — ответила ей тогда Рита. И это «дорогая» прозвучало таким диссонансом со стальным блеском, появившимся в то мгновение в ее глазах — злобным, возможно даже, безумным.
Более всего на свете Максим Самовольцев ненавидел — с некоторых пор! — полосатые юбки. Все женщины на этом балтийском островке, где он застрял в силу экстраординарных жизненных обстоятельств, носили национальные полосатые одежды, точно так же как их прапрабабки два столетия назад. И жизнь здесь замерла где-то между веком девятнадцатым и двадцатым. В домах были телевизоры, электричество (век двадцатый), но общий уклад жизни — хутор, живность, огород, свекольное поле — остался полной копией того, что происходило на этом забытом богом островке и два, и более столетий назад. Выражение «идиотизм сельской жизни» Максим слыхал, конечно, и раньше, но что это такое, он смог понять, оценить только теперь.
