Артемидор молча склонился над трупом, закрыв лицо рукой. Мелисса плакала рядом, а Лаис стояла неподвижно. Ей казалось, что ненависть Мавсания оставила на ее лице и теле грязные пятна, которые никогда не удастся отмыть.
Неокл подошел к ней и подал то самое покрывало, в котором жрецы Артемиды принесли Лаис в грот. Девушка наконец-то смогла прикрыть наготу.
— Забудь о том, что наговорил этот несчастный, — сочувственно шепнул Неокл. — Теперь ты оправдана. Кроме того, ты спасла эфесских дев от гибели, помогла мне отомстить за Мелиту. Весь Эфес должен благодарить тебя. Чуть рассветет, я отправлю голубя с письмом Клеарху. Он должен объявить весть о твоей невиновности всему Коринфу!
— Нет, — сказала Лаис, бросив еще один взгляд на Артемидора и медленно, не чуя замерзших ног, двинувшись к выходу из пещеры, — я сама напишу Клеарху. И я не хочу никакого шума, особенно в Коринфе. Сначала я должна понять, правду ли говорил Мавсаний.
— А почему ты сомневаешься в этом? — удивился Неокл.
— Потому что у Гелиодоры никогда не было брата.
Коринф, ЛехейВ каждом порту обычно царит суматоха, однако знающие люди уверяли, что такой сутолоки, какая творится в главной бухте Коринфа, в Лехее, и вообразить невозможно. Галеры норовят первыми пристать к тем местам, которые наиболее удобны для выгрузки и погрузки товара, и отталкивают друг друга, порою ломая весла. В таком случае немедленно вспыхивает потасовка, которая может перейти в очень серьезное сражение. Стражники порта и старшина его на части разрываются, пытаясь утихомирить купцов и мореходов. За места на охраняемых складах тоже может разразиться драка.
Люди, прибывшие из дальних мест, чье путешествие заканчивается в Коринфе, кое-как спускаются с бортов галер и спешат покинуть берег, пока их не зашибли грузчики, волокущие поклажу с галер или на галеры, или пока их втихаря не обобрали здешние воришки, которых так и называют: лехейские антропы, то есть лехейские жители, и которые с непостижимым проворством тащат все, что плохо лежит, а потом стремительно улепетывают со всех ног. Их частенько догоняют, тут же торопливо колотят, но они, стряхнув с лица пыль и утерев разбитые носы, вновь норовят затеряться меж прибывшими гостями Коринфа и обчистить очередного раззяву.
Словом, в Лехейской гавани всем надо держать ухо востро!
Торговцы побогаче, имеющие постоянных сотоварищей в Коринфе, беспокоятся куда меньше. Те загодя присылают своих рабов на прибывающие суда — и для переноски груза в собственные, хорошо охраняемые склады, и для сопровождения прибывших либо в богатые лесхи[73], либо к себе в дом, если их связывают не только деловые отношения, но и приятельские.
Неокл, прибывший из Эфеса, отправил в дом своего старинного друга Клеарха в богатом фарео[74]дочь (которая почему-то плакала и не хотела покидать корабль), а сам остался наблюдать за разгрузкой своей галеры. Как обычно, Неокл привез в Коринф знаменитый эфесский мед и ароматические масла уже свежей, весенней перегонки, а главное — большое количество высушенного ила, который вывозят с берегов реки Каистр и который служит великолепным удобрением для коринфских каменистых, скудных полей и садов, а также, как уверяют знатоки, вполне может заменить знаменитый и чрезмерно дорогой нильский ил при склейке папирусов.
На этой же галере прибыл в Коринф угрюмый и бледный молодой человек, который был поглощен печальными заботами: он привез из Эфеса мертвое тело, погребением которого следовало заняться как можно скорей.
Молодого человека встречали рабы, извещенные Клеархом, который с почтовым голубем получил письмо от Неокла и скрупулезно исполнил все, о чем просил эфесский купец… И не только он.
Мертвое тело, запеленутое в льняные покровы бальзамировщика и источающее сильный запах камфары, канифоли, ароматических смол и ладана, было перегружено на носилки, и вот по дороге Лехейон в гору, к Акрокоринфу — туда, где в старейших кварталах города находились самые богатые усадьбы, — двинулась небольшая процессия. Первыми следовали мрачные носилки с мертвецом; их сопровождал крытый черной тканью роскошный форео, в котором устроился молодой человек, изнуренный не только путешествием и воспалившейся раной на плече, но и глубокой печалью; замыкала шествие маленькая рабыня, которая еле поспевала за носилками, но все же часто оглядывалась на берег бухты, утирая слезы и причитая:
— Моя госпожа, ах, моя бедная госпожа, как я буду тосковать по тебе!
Впрочем, той, к которой были обращены эти слова, в Лехее уже не было.
Лаис спустилась в лодчонку, которая подошла к борту галеры со стороны, противоположной пристани, и вскоре перевозчик высадил ее в неприметном месте на берегу. Лодочник указал девушке направление, в котором она должна была идти, хотя Лаис и без того знала, где находится Тения, а еще сообщил, где именно стоит дом, в котором ей предстояло поселиться.
Скоро Лаис поднялась на небольшую возвышенность и пошла кривыми улочками, отсчитывая повороты и не без любопытства заглядывая за низкие заборы. При каждом доме имелся хоть и маленький, но все же садик или огород, дворы были аккуратно выметены, под навесами голосили куры, дети возились с собаками… Между домами на аккуратных пятачках травы паслось по несколько коз, путаясь веревками, привязанными к одному общему колышку. Изредка то из одного, то из другого дворика выбегала хозяйка и растаскивала коз по разные стороны лужка, но бестолковые твари, кося глазами и строптиво взмекивая, так и норовили снова сбиться в кучу.
А вот, кажется, и дом, который Лаис разыскивала. Выглядит побогаче своих соседей, и черепица, сразу видно, новая, и сад побольше, и огород более ухоженный. Да, сразу видно, что Клеарх не оставляет заботами свою бывшую кормилицу, которая живет здесь и у которой он решил укрыть Лаис!
А вот и сам Клеарх. Вот он встречает Лаис на пороге, и обнимает ее, и ведет в дом, разделенный на две половины — мужскую и женскую… Старая, почти глухая хозяйка скрипит колесом прялки в своем гинекее, а в другой части дома Клеарх торопливо утоляет свою страсть, вне себя от счастья, что снова держит в объятиях эту молодую женщину, которая владеет его сердцем и влечет к себе его мужскую суть так неодолимо, как никогда не случалось в его жизни.
Лаис отдавалась ему с радостью, нежностью и благодарностью, только иногда морщилась, когда губы Клеарха невзначай касались ее губ, разбитых «козлоногим», и вспоминала, какую боль причиняли ей во время путешествия соленые брызги, иногда долетавшие на палубу галеры.
Да разве только брызги?!
