Впрочем, миг-другой спустя Сисили совладала с собой и без его помощи. Стоя у окна, спиной к Бенжамену, она отерла платочком щеки. Потом повернулась к нему. В глазах ее, еще красноватых, появился проблеск другого, непобедимого света.
— Ты мог бы принести мне большую пользу, — неожиданно сказала она.
— Прости?
— Мне кажется, у тебя интересный ум.
— Спасибо, — ошарашенно помолчав, произнес Бенжамен.
— Я, конечно, бываю тщеславной, но это не значит, будто я глуха к критике. Большинству моих друзей я внушаю что-то вроде страха, и потому они говорят мне только то, что я, как им кажется, жажду услышать. А вот ты… — и она вдруг улыбнулась ему, задорно и обольстительно, — ты смог бы говорить мне, что думаешь? Всегда.
— Ну… я не уверен, что правильно тебя понял, однако — да, я бы постарался.
— Когда я сказала, что ненавижу себя, — продолжала Сисили, присев на стол, отчего лицо ее оказалось почти вровень с лицом Бенжамена — их разделяло теперь фута три-четыре, — это были не пустые слова. Мне нужно измениться, во всем. Необходимо.
— Я не думаю… — начал Бенжамен. — Да?
Но он уже забыл, что собирался сказать.
— Знаешь, мне говорили, что ты немногословен, — произнесла, так и не дождавшись ответа, Сисили, — но я все же не думала, что ты такой вот молчун. Просто траппист какой-то.
— Кто тебе это говорил? — спросил Бенжамен. — Кто сказал, что я немногословен?
— Да все. Ты же понимаешь, я расспрашивала о тебе. И кто бы, прочитав такую статью, тобой не заинтересовался?
— Так что… — Бенжамен с трудом сглотнул слюну, — что тебе сказали, если точно?
Устремленный на него взгляд Сисили посерьезнел.
— Знаешь, Бенжамен, далеко не всегда такая уж радость знать, что о тебе думают. — Она помолчала, давая ему ощутить важность этого уведомления, увидела, что ничего он не ощутил, и решила продолжить: — Правда, тебе особенно тревожиться не о чем. Многие просто говорят, что ничего в тебе не понимают. «Непроницаем» — вот отзыв, который произносится чаще всего. Похоже, все считают тебя своего рода гением, но вовсе не тем, с каким хотелось бы очутиться в одном вагоне поезда.
— Ну, не знаю, — с натужным смешком произнес Бенжамен. — То есть насчет гения.
Сисили со спокойным нажимом заверила его:
— Мир ожидает от тебя великих свершений, Бенжамен.
Он молча уставился в пол, потом поднял глаза и впервые за этот вечер встретился с ней взглядом.
— Знаешь, я все же не думаю, что тебе нужно в чем-то меняться.
— Какой ты милый, — ответила Сисили. — Но ты не прав. Что ты думаешь о моих волосах?
Но для Бенжамена миг откровенности уже миновал, и, вместо того чтобы сказать, как ему хотелось бы: «Они изумительны» или «Самые красивые волосы, какие я когда-либо видел», он пролепетал: «Мне нравятся. Очень симпатичные».
Сисили ядовито усмехнулась, покачала головой. Потом, заметив лежащие на другом конце стола ножницы, потянулась к ним, подобрала и вручила Бенжамену.
— Я хочу, чтобы ты их отрезал, — сказала она.
— Что?
Она снова уселась на стул, спиной к Бенжамену, и повторила:
— Я хочу, чтобы ты их отрезал. Все. — Все?
— Все. — Сисили подергала себя за кончик хвоста, словно тот был веревкой колокола. — Всю эту дрянь.
— Я не могу, — в ужасе произнес Бенжамен.
— Почему?
— Я никогда никого не стриг. Только напорчу.
— Господи, я же не перманент прошу сделать. Чикнешь разок ножницами — и все.
Бенжамен подошел к ней, протянул трясущуюся руку. Сейчас он впервые коснется Сисили. Собственно говоря, впервые с тех пор, как его постигло половое созревание, коснется какой бы то ни было девушки, не считая, конечно, сестры.
Он отступил на шаг, спросил:
— Ты уверена? Сисили вздохнула:
— Разумеется, уверена. Действуй. Бенжамен дрожащими пальцами тронул ее волосы. Такие тонкие, мягкие, что даже не верится. Они мерцали в его ладони. То, что ему предстояло сейчас совершить, пугало его своей бессмысленной окончательностью.
Собирая волосы Сисили так, чтобы они поместились в раскрытые ножницы, он невольно коснулся ее кожи. И сразу почувствовал, как тело Сисили напряглось — не то в предвкушении щелчка, не то в ответ на ласковое прикосновение.
— Прости, — пробормотал он. И следом: — Ну вот, я готов.
Сисили снова застыла.
— На старт… внимание…
— МАРШ!
Ножницы чикнули и дело свое сделали сразу. Волосы остались в руке Бенжамена, он крепко сжал их, не позволив ни одной пряди упасть на пол. Сисили встала.
— Держи.
Она протянула ему пакет магазина «Циклоп Рекордз», который бросила, придя сюда, на боковой столик, и Бенжамен с любовной неторопливостью сложил волосы втрое, так что они аккуратно поместились в пакет. Сисили же вытащила из кармана пудреницу и теперь оглядывала свою новую стрижку испуганно и удивленно.
— Ты сейчас немного похожа на Джоанну Ламли, — сообщил Бенжамен. — Из «Новых мстителей».
Полное вранье. Похожа она была на одну из узниц нацистского концентрационного лагеря, которых он недавно видел по телевизору в документальном фильме. Впрочем, Сисили его, судя по всему, не услышала, она поворачивала зеркальце так и этак и шептала самой себе: «О господи…»
— Так, э-э… — Бенжамен взмахнул пакетом с волосами, — что мне теперь с ними делать?
— Да что хочешь, — ответила по-прежнему занятая осмотром Сисили.
— Ладно. — Он пока положил пакет на стол. После еще нескольких секунд пристального созерцания Сисили захлопнула пудреницу и отложила ее в сторону.
— Хорошо, — сказала она. — Начало положено.
И, взяв со стола листок бумаги, нацарапала несколько цифр и протянула листок Бенжамену.
— Что это? — спросил он.
— Номер моего телефона.
Он смотрел на семь цифр, написанных подтекающей, бледно-зеленой шариковой ручкой. Несколько часов назад Бенжамен готов был отдать все, все что угодно, лишь бы набраться храбрости и хотя бы обратиться к Сисили с какими-то словами, — а уж о том, чтобы получить столь бесценные сведения, не мог и мечтать. И вот вся его жизнь переменилась. В голове не укладывается.
— Спасибо, — сказал он.
— Пожалуйста. А тебе спасибо за стрижку. Она повернулась, собираясь уйти. Нужно было задержать ее.
— Насчет рецензии… — начал Бенжамен.
— Смею надеяться, мы с тобой теперь будем видеться чаще, — отозвалась Сисили тоном столь безучастным, столь лишенным даже намека на какие-либо чувства, что Бенжамен понял: разговор окончен. — Тогда обо всем и поговорим.
