У Марни оказались изумительные груди — огромные, молочно-белые, с большими сосками, розовыми и нежными, как мякоть гуавы. Первый раз в своей жизни, переполненной сексуальными приключениями, я смотрел на голую девушку и хотел отвернуться. Мы с Марни не были любовниками. Просто товарищами.
Оба обожали горы и снег. Мы проводили вместе уйму времени: ходили в походы, летом играли с друзьями, пили пиво, посещали выставки. Она любила устраивать вечеринки на открытом воздухе, и наша компания частенько собиралась в саду за домом Марни. Мы были как брат и сестра; по крайней мере, она ко мне так относилась. Я считал ее просто другом — приносил книги и советовал, как ловчее завлекать парней в свои сети. Теперь же откровенное зрелище обнаженной Марни в ореоле обрывков одежды, похожих на снятую кожуру, стало для меня шоком.
Я пребывал в полнейшей растерянности. Марни лежала на спине, беспомощная и беззащитная, пока санитары колдовали над ее телом. Я готов был сделать для нее все, что угодно. К примеру, сказать, что эти парни красивее, чем Джонни Мозели[27](какая разница, так ли это на самом деле), чтобы Марни не испытала шока, узнав, что они раздевали и лапали ее. Марни содрогалась бы от ужаса всю оставшуюся жизнь, если бы только знала, что делали с ее телом эти проклятые качки, пока она пребывала за гранью реальности.
Марни была лучшей спортсменкой, которую я когда-либо знал. Сильная, бесстрашная, упорная, быстрая, колючая, великодушная, скромная — и так далее, и так Далее. Веснушчатая и очень кокетливая. Бывало, она стояла посреди комнаты в обтягивающей футболке, ласкала свои сиськи, как стриптизерша, и рассказывала мне, как сильно она их любит…
Мы встретились в Калифорнийском институте искусств, во время курса специализированных лекций. В один из вечеров, после просмотра нескольких фильмов о бельгийском искусстве (в основном Бас Ян Адер[28]), а потом некоторые из нас отправились в ресторан. Мы с Марни носили одинаковые кроссовки, и это стало причиной знакомства. Мы начали говорить о спорте — невероятное облегчение после продолжительной беседы об искусстве. Не прошло и часа с начала нашего общения, а мы уже договорились, что вместе съездим в лыжный тур. Марни занималась скульптурой и фотографией. Я рисовал асексуальных роботов, сопровождая картинки жалкими заголовками, пропагандирующими нежность. Марни написала сопливую лав-стори и сообщила, что я — первый человек, которому она ее показывает. История была о двух неразлучных кактусах. Вдобавок, она взяла фотографии кактусов и при помощи программы «Фотошоп» поместила их внутрь сочных фантастических пейзажей, где кактусы переживали романтическое любовное приключение…
Я мог бы сказать, что мы идеально подходим друг другу, но это было не так. В ней жил чертенок — упрямый и бесконечно капризный. Когда Марнины выкрутасы переходили всяческие границы, она напоминала мне, что является единственным ребенком своих родителей — словно это могло ее оправдать. Она была невероятно избалована, в основном по вине своей бабушки, живущей в Питтсбурге. Я же, напротив, был и неизменно остаюсь угрюмым букой и зачастую раздражаю ее. Но когда я увидел Марни — лежащую на спине, прекрасную как божество из сказочного мира, — то потянулся к ней всем своим существом.
Я ожидал, что Марни вот-вот очнется. Ничего страшного. Всего-то ей нужно — немного нюхательной соли или несколько нежных поцелуев. Моих поцелуев, само собой. Несколько раз я терял мужество и впадал в ступор. Каково это — выпасть из жизни? Что ощущает электроприбор, когда его штепсель выдергивают из розетки?.. Если тебе случается покинуть реальный мир и оказаться в темной комнате, то по возвращении обратно тебе как никогда нужен здравомыслящий человек-дабы пересказать все, что произошло в твое отсутствие. Я готовился рассказать Марни о том, как захватывающе смотрелось ее падение. Я сделаю это, как только она откроет глаза. Аварии случались у нас и прежде, но никогда не создавали проблем. Они были эффектны. Автомобильные катастрофы, снежные заносы, многочисленные падения, лыжи и палки, несущиеся вниз по склону отдельно от нас, шапки и защитные очки, улетевшие в пропасть. Но это последнее Марнино падение было не похоже на наши обычные потешные выходки.
Этим утром мы упаковали сандвичи с сыром и авокадо и четырьмя разными сортами горчицы. Мы готовили сандвичи прямо на полу нашей маленькой комнаты в отеле под аккомпанемент орущей «Пантеры»[29]. Мы устроили соревнование по упаковке сандвичей, и, взбудораженные звуками «хэви метал», яростно стремились к победе. Мы завернули их в фольгу, написали на них «съешь меня» и «порезвись». Мы уложили сандвичи в полиэтиленовый пакет, потом повесили его на дерево. Но этим сандвичам так и не пришлось стать нашим обедом.
В час пополудни, как раз перед тем, как подкрепиться, мы отправились на склон, который прозвали Сатанинская Пасть. Узкий, покрытый снегом спуск — четырехсотфутовый язык с острыми скалами-зубами по обе стороны. Сложная трасса, по которой мы катались миллион раз… ну, как минимум дважды. Я съехал вниз первым. По краям склон был гладким, как ледяной каток, а посередине — более мягким и рыхлым. Два предыдущих дня шел дождь, а потом подморозило и присыпало все это двумя дюймами снега. Более экстремальных условий мне не встречалось уже давно, но тем счастливее я был, оказавшись внизу. Кровь бурлила, душа пела. Я ощущал эйфорию. Каждый прыжок и поворот был выполнен безукоризненно. Отличная прогулка перед обедом…
Марни проехала по мягкому снегу, сделала правый поворот и выкатилась на лед. Думаю, она толком не поняла, насколько там скользко. Мы не поговорили об этом, когда были наверху. Сперва все было невинно и неопасно. Ну, слегка потеряла опору, чуть наклонилась на правый бок. Такое бывает сплошь и рядом. Пару секунд Марни катилась по льду, и тут ее лыжа задела за пень. Положение сделалось угрожающим. Она неслась вниз, стремительно набирая скорость. Вторая лыжа отлетела в сторону, и Марни врезалась в зубцы скал. Она взмыла в воздух, сделала сальто и рухнула на острый утес. Тело с силой ударилось об него, отлетело обратно на снег и покатилось вниз. Марни пронеслась мимо меня — головой вниз, словно огромная тряпичная кукла, — и остановилась, застряв в молодом ельнике. Жуткое падение. Худшее из того, что мне доводилось видеть в реальности. Марни распростерлась на спине, обвив ногами основание ствола. Одна рука лежала на животе, вторая подвернулась под голову. Я скинул лыжи и опустился на колени перед Марни; расстегнул молнию на ее куртке. В груди у нее что-то клокотало, из горла вырывался звук, напоминающий храп. Помню еще, в тот миг мне пришла в голову идиотская мысль: «Она спит — это хорошо!»
Затем на меня накатила волна паники. Глаза у Марни были открыты. Один из зрачков казался невероятно огромным и занимал пол глаза. Ее защитные очки, перчатки, шапка — все слетело в процессе падения. Температура на улице была ниже двадцати градусов. У Марни порозовели щеки и кончик носа. Мороз пока не был проблемой — но только пока. Подъемник остался далеко, едва в пределах слышимости. Я закричал, призывая на помощь. «Скорее, скорее! — орал я. — Она без сознания! Патруль! Сюда»! Снова и снова, без конца. Во время уик-энда здесь много приезжих. Может быть, кто-нибудь меня услышит? Я наклонился над Марни и умолял ее очнуться. На теле у нее не было ни царапины, хотя Марни здорово проволокло по скалам. Я поцеловал ее в щеку. «Марни, Марни, это я, Сэм. Почему ты лежишь? Хватит уже. Нам надо выбираться отсюда». Я надеялся, что она откроет глаза и рассмеется или выругается. Мне начинало казаться, что Марни холодно; я как мог тщательнее запахнул на ней одежду, натянул ей на руки свои перчатки и снова принялся звать на помощь. Из груди Марни вырывались Чуткие хрипы, но она, по крайней мере, дышала. И я сказал себе, что все обязательно будет хорошо.
