Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 79
С удивлением заметили судьи, как в глазах Адрианы мелькнуло веселье. «Гляди-ка, пронюхали! А если б он еще знал, что один из священных сосудов попал к еврею-ростовщику, его бы точно удар хватил на месте!»
— Откуда эти сведения? — спросил Раймунд.
— От пленных из Белфрата. Они, правда, не знали, кто это сделал, но поскольку нам известно, что преступница побывала в Белфрате, больше некому.
Адриана сказала, сдерживая смех:
— Я действительно проникла в Белфрат с целью добыть известные моему защитнику документы. Мне неловко напоминать о своих заслугах, но, как говорят, только благодаря этому были предупреждены изменнические действия Лотара. А то, что при этом пришлось немного потревожить ризницу, так это их вина — незачем совать мирскую переписку в святое место. Потом там произошла некоторая суматоха, я убралась, и что было дальше, не знаю. Может, эти чертовы рыцари сами же под шумок и разграбили.
— Точно, — поддержал ее Лонгин. — Совести у них ни на грош.
— Таким путем доказать ничего нельзя. Иначе окажется, что во всех преступлениях обвиняемой виноваты другие. Я сказал — посмотрим на это дело с другой стороны. То-то и оно — сторон две, как ни поворачивай. Она убийца, она же и ведьма. Мы имеем дело с душой, столь закоснелой во грехе, что невольно охватывает ужас. И, осуждая ее за убийство, забыть о колдовстве не можем.
— В сводах законов Кнерингов о колдовстве сказано… — Раймунд снова успел подготовиться к защите, но епископ не дал ему кончить.
— Я сам знаю, что там сказано — это либо мошенничество, либо помрачение ума. Вот и сгинули Кнеринги — из-за безверия. И те, что придут — и пришли — им на смену, знают — дьявол силен. И если забыть об этом — придет гибель. И лучше уничтожить одну жалкую жизнь, чтобы многие — не забыли!
«Не то же ли говорили и фарисеи?» — подумал Раймунд.
— Послушайте, судьи, а почему вы судите меня здесь, а не в городе? — лениво спросила Адриана. — Улучшили бы память большему числу людей. В Лауде, если не ошибаюсь, больше двадцати тысяч жителей, да приезжие, да купцы, да богомольцы… Молчите? А хотите, я сама вам отвечу? Вам очень хочется устроить назидательное представление из моей казни, и одновременно вы боитесь позора. Ах, какой публичный конфуз. — Какая-то девчонка тайно направляла действия армии, а может быть, и всего государства! А здесь только свои, все и так все знают, вот и любуйтесь! Вот все, на что вы способны. А еще беретесь судить других. — Она наслаждалась тихим бешенством, вызванным ее словами, потому что знала — права!
«Все. А я-то верил, что она меня послушается». Раймунд прижал руку к горлу.
— Немедленная казнь! — выкрикнул Унрик. — Пусть позовут палача!
— Ну, зачем же, — сказал наследник. — Сжечь ее мы всегда успеем. Я думаю, мы от нее еще многое можем узнать.
Сразу, как только позволили приличия, Раймунд бросился в темницу. Еще с порога он крикнул:
— Что ты наделала! Ты ничего не хочешь понять! Они же казнят тебя!
— А я не против, чтобы меня казнили. Надо же как-то кончать эту историю…
Ее безразличный тон отрезвил Раймунда.
— Устал я с тобой как собака, — он присел на ступеньку.
— Бедняга. И какого черта ты со мной связался? Тем более что я тебе вовсе не нравлюсь. Скорее наоборот. Странник?
— Знаешь, что однажды сказал мне о тебе король? «Бывают люди, которые за мнимой чистотой скрывают неверие и насмешку. А у Странника за неверием и насмешкой скрывается чистая душа».
— Неправильно сказал. Душа, очищающаяся неверием и насмешкой.
— Тебе очень плохо?
— А я утешаюсь. Философией. Благо обстановка располагает.
— Ты знаешь Боэция?
— Как тебе сказать. Я уже говорила — однажды настоятель Святой Маргариты принес для украшения моему отцу старую хронику Кнерингов, а в нее было заложено несколько листов пергамента. Вот я кое-что и усвоила.
— Боэций… «Что вам, друзья, называть меня вечно счастливым?» — пробормотал он. — «Тот, кто упал, никогда поступью твердой не шел…»
— А я запомнила другое, — твердо сказала она. — «И без надежды будь безмятежен».
Он поднялся. Отвечать не хотелось. Но ему казалось, что он начинает ее понимать.
— Хочешь, скажу, в чем основная разница между Адрианой и Странником? Помнишь любимую фразу Странника в Абернаке?
— «Каждый должен знать свое место»?
— Именно. Адриана же не хочет знать своего места. За это ее и убьют, хотя, может быть, Странника и пощадили бы.
— Вся беда в том, что ты привыкла считать Странника и Адриану разными людьми…
— Они и есть разные.
— …и думать о них отвлеченно. Но есть ты. Сама. Имя не важно. Ты. И как бы ни решилась судьба Странника или Адрианы, это будет твоя судьба. Подумай об этом. Подумай!
Все они думали. И ничего не могли решить. День за днем, допрос за допросом, а следствие оставалось на прежнем месте. На первый взгляд, все было ясно, и в то же время постоянно запутывалось. И хотя путаница создавалась преимущественно стараниями Раймунда, иногда все это напоминало ему кошмарное видение, страшную сказку. Угрюмый замок посреди ледяной равнины, где томится… нет, не заколдованная принцесса, а изможденная полуседая женщина в платье, постепенно превращающемся в лохмотья. Он часто беседовал с ней, и она привыкла к нему. Порой ему казалось, что он понимает ее как себя, но часто он словно натыкался на каменную стену. Бывало, что на суде ему, путем сложных умозаключений, удавалось подвести слушателей к благоприятным для нее выводам, и она тут же, одним-единственным словом, исполненным дерзостной насмешки, разрушала все его построения. Подобное поведение исключало всякую возможность сговора между адвокатом и подсудимой, и никто не догадывался об их странной дружбе, но ему от этого было не легче. Он видел, что все происходящее ей не так уж безразлично, как она хочет показать. Вид у нее был подавленный, и, похоже, ее лихорадило, хотя она об этом никогда не заговаривала.
Однажды он спросил, не мучит ли ее мысль о Даниэле.
— Я забыла о нем, — сказала она. — Вот о Визе вспоминаю. Это был противник! И это была работа! Его было за что ненавидеть. А тот… не послушался умного совета — вот и напоролся… И вот из-за такого… — она прикусила губу.
— Смирись! Я прошу тебя! Смирись, хотя бы притворно… Ну, где твоя былая расчетливость? Не противоречь им. Потерпи немного…
— Еще скажешь — «Христос терпел»… Так ему было за что терпеть — он мир спасал! А кого спасу я? Только не себя, поверь…
Но чем мрачнее он оставлял ее вечером в темнице, тем более вызывающе, как правило, вела она себя утром на допросе и прямо-таки наслаждалась, навлекая на себя ярость судей.
Как-то Лонгин сказал Раймунду:
— Что она делает, черт бы ее побрал! Никогда я не видел, чтоб человек сам старался себя погубить.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 79
