— Парни, на пики его, — приказал Белка, но в это время на мостках стало душно. Даже не душно, а вообще нечем дышать от всесокрушающего зловония, от которого слезились глаза, першило в горле и выворачивало кишки.
— Всем стоять на месте. Вы мне абсолютно неинтересны, и я не собираюсь вас убивать, хотя, признаться, проще и спокойнее было бы перетравить вас здесь, как тараканов, — сказал поручик. — Мне нужна только моя вещь, и я ее заберу. Белка, я тебе говорил — тебя погубит жадность. Теперь ты понимаешь, что я прав, а ты — дурак? По глазам вижу, что ничего ты не понимаешь. Тем хуже для тебя. Отдай тритона, и, может быть, я тебя не убью. Ну?
Поручик слишком долго испытывал чувство превосходства над противником, поэтому немного расслабился и утратил контроль над ситуацией. Да бандиты и сами забыли о Сергуне, которого уложили в дальней комнате отдыхать после жестокого удара по затылку. Сергун очнулся и пытался понять, где он находится. Когда до него дошло, что братва его не бросила и привезла на малину, Сергун исполнился к ним искренней благодарности.
Он встал с широкой скамьи, на которую его уложили, и, покачиваясь, пошел посмотреть, что за шум снаружи. По пути он обнаружил початую бутылку вина и с огромным удовольствием всосал ее содержимое. Стало заметно легче.
И только после этого он увидел в приоткрытую дверь, что все его подельники стоят, безвольно опустив руки, а перед ними качает права поручик, дерзкий не по масти. Сергун оценил вес пустой бутылки, покачав ее на руке, и начал осторожно выходить из дома. Никто его не видел, все взгляды были прикованы к Белке, который доставал из кармана тритона.
— Медленнее, — говорил поручик Курбанхаджимамедов. Он наслаждался триумфом. Сейчас он снова ощутит в своей ладони холод и вибрацию, а потом заставит всех корчиться от удушья.
Тритон лег в подставленную ладонь. В воздухе что-то загудело.
— Эй, — окликнули поручика, и он резко обернулся — для того только, чтобы пустая бутылка от вина врезалась ему в лоб и он без сознания упал на доски рядом с Эвальдом.
Никто не обратил внимания на то, что упали на настил две бутылки вместо одной. Все были заняты тем, что пинали, топтали тело поручика ногами, втыкали в него ножи и заточки. Спустя пять минут обезображенный труп лежал рядом с Эвальдом, а бандиты стояли вокруг и тяжело дышали от усталости.
— Ну, Сергун, ты молодца, — похвалил старик Военко. — Я уж думал, совсем нам хана.
Вместо ответа Сергун громко рыгнул. Бандиты заржали.
— С меня причитается, — сказал Белка. — Ух, фартит мне в последнее время, просто страсть, как фартит. Пошли, накатим по соточке, чтоб расслабиться.
Все его горячо поддержали. Но тут вмешался Мерин. Он взял за шкирку дрожащего от страха Эвальда:
— Ванюрик, с этим-то что делать будем?
Белка, признаться, и забыл о заложнике.
— С этим? Эх, жаль, что не баба, там бы ясно было, что с ним делать. Пусть сначала расскажет, чего хотел. Разожмите кто-нибудь руку его благородию.
Двое бросились исполнять. Кулак поручика оказался крепко сжат и холоден, будто Курбанхаджимамедов, или как он там себя назвал, успел окоченеть.
— Ножом поддень!
— Так отрежу пальцы же.
— Че ты ссышь, будто никому раньше не резал.
— Тогда руку держи. Вот так.
Пальцы один за другим падали на настил. Показался хвост ящерицы, обагренный кровью, потом тело.
— Выдергивай! Есть!
— О, смотрите, а у Фомы глаза цвет поменяли.
— И правда!
Фома отбросил от себя тритона, тот как-то странно упал — тяжело, со стуком, будто гирю уронили.
— Чего, кусается? — засмеялся старик Военко.
Фома испуганно посмотрел на всех:
— Т-током ударило. Ей-богу, не вру. Слышь, Ванюрик, может, ну ее в пень, цацку эту.
— Тебя не спросили, — ответил Белка. — Ну что, барышня? Показывай, чего хотела.
Бандиты снова весело засмеялись удачной шутке.
Именно в этот момент с обрыва донеслось:
— Атас, облава!
1920 год. Конец Белки.
По дороге в Лигово Кремнев с Кошкиным опять начали спорить.
— У них Перетрусов, нельзя шмалять во все, что движется, — сказал Сергей Николаевич. — Вообще мне не нравятся все эти ваши силовые операции. Преступника надо брать, как это делал Скальберг — дома, из постельки.
— Я не могу дать уйти бандиту только потому, что мой агент окажется под ударом. В конце концов, Перетрусов не маленький, сам знал, на что идет. Я, между прочим, за чужими спинами не отсиживаюсь, если вы это имеете в виду.
— Я, Владимир Александрович, имею в виду, что вы в войнушку не наигрались, очевидно. Вам все пострелять охота. Уголовный сыск — пора бы уже и запомнить — в первую очередь работа головой, безо всякой стрельбы. Стрельба — это хаос, а хаос — это всегда непредвиденные обстоятельства. А должен быть порядок.
— Да, это война! И все это знают, только вы все время отгородиться желаете, чистеньким остаться. Между прочим, Скальберг моим заместителем был, хорошим заместителем. Не ровен час, меня на повышение переведут, я думал — Шурка прекрасным начальником будет, порядок в городе наведет. Нет, вы на него влиять начали. Если бы не это его чистоплюйство, глядишь, живой бы сейчас был! Все должны знать, что советская власть — это сила!
— Вот! Что и требовалось доказать! Власть — это сила. Поздравляю! То есть вы хотите, чтобы власть боялись. А я хочу, чтобы власть уважали. Искреннее уважение никогда не базируется на страхе. Власть — это закон. Единый для всех!
— Сергей Николаевич, вы что хотите? Чтобы я отменил операцию?
— Я хочу, чтобы вы провели ее осторожно. Ну поубиваем мы всех, а что люди скажут?
— Спасибо.
— Да черта с два. Скажут — приехали чекисты, всех поубивали, не разбираясь. Страха это, конечно, нагонит, но вот уважения — ни капли. Потому что мы служители закона и должны предать бандитов суду, чтобы уже суд решал, что с ними делать. А иначе не закон получается, а кистень! Да-с, кистень!
Спор этот был бесконечным, Кошкин с Кремневым зацеплялись по данному поводу языками через день да каждый день.
Автомобиль остановился у станции. Там уже стояли начальник, патрульный и похожий на мокрую курицу парень одних с Перетрусовым лет.
— Это ты Пантелеев? — спросил Кошкин.
— Я.
— Начальник уголовного розыска Кошкин. Ты нашел хазу?
— Я.
— Далеко?
— Нет, товарищ начальник уголовного розыска, по Таллиннскому, не доезжая до Петергофского.
— На машине быстро доберемся.
— Только не на машине, товарищ начальник. Это дача, к ней дорога насыпная ведет. Если у них кто на стреме стоять будет — вас сразу срисуют, место открытое.
