Он толкнул дверь и вошел в агентство. Привлекательная молодая особа, сидевшая у компьютера, подняла на него глаза и приветливо улыбнулась.
— Здравствуйте, — сказал он и тоже улыбнулся. — Могу я видеть синьору Черони?
— Простите, а кто ее спрашивает?
— Меня зовут синьор Брунетти.
Она жестом попросила его подождать, нажала еще пару кнопок на клавиатуре и встала. Слева от нее застрекотал принтер, распечатывая билет на самолет.
— Минутку, синьор Брунетти. Я скажу ей, что вы пришли.
С этими словами она направилась в глубь офиса, туда, где располагалась еще одна дверь. Она постучала и зашла, не дожидаясь ответа. Через пару минут она появилась на пороге той комнаты и, открыв дверь настежь, пригласила Брунетти войти.
Он оказался в кабинете, куда менее просторном, чем приемная. Однако теснота его с лихвой компенсировалась изысканностью. Здесь стоял стол, как ему показалось, тиковый, с отполированной до зеркального блеска поверхностью; полное отсутствие ящиков как бы говорило о том, что его роль здесь не сводится к примитивной функциональности. Пол устилал бледно-золотистый ковер из иранского шелка, похожий лежал в кабинете у тестя Гвидо.
В кабинете восседала женщина со светлыми волосами, забранными назад и скрепленными гребешком из слоновой кости. Простота костюма подчеркивала его качество: он был из темно-серого шелка прекрасной выделки с большими накладными плечами и очень узкими рукавами. Ей было, видимо, за тридцать, но искусный макияж и элегантность не позволяли точно определить, сколько именно: немного за тридцать или уже под сорок. На ней были очки в тяжелой оправе. На левой линзе, в нижнем углу, виднелся небольшой полукруглый скол размером чуть больше горошины.
Хозяйка подняла глаза на вошедшего Брунетти, улыбнулась, не разжимая губ, затем сняла очки и положила их на стопку бумаг — все это без единого слова. Гвидо обратил внимание, что ее костюм на удивление точно повторяет цвет глаз, — еще одна, отнюдь не случайная деталь. Брунетти вспомнилось описание, которое дает Фигаро пассии графа Альмавивы: «Прехорошенькое существо, юное, обворожительное: крохотная ножка, стройный стан, алый ротик, а уж пальчики! Щечки! Зубки! Глазки!»
— Слушаю вас, — проговорила она.
— Синьора Черони?
— Да.
— Я принес ваши очки. — С этими словами Брунетти достал их из кармана, ни на минуту не отрывая глаз ее лица.
Она просияла и от этого стала еще прекрасней.
— Правда? Чудесно! — сказала она и встала из-за стола. — Где же вы их нашли?
Брунетти прислушался: у нее был легкий акцент, возможно славянский, но определенно восточноевропейский.
Он молча передал ей через стол кожаный очечник. Она взяла его у Брунетти из рук и положила на стол, не заглянув внутрь.
— Вы не хотите проверить, они ли это?
— Нет. Я узнала очечник, — ответила она и снова улыбнулась. — А вот вы как догадались, что они мои?
— Мы обзвонили окулистов города.
— Кто это «мы»? — вырвалось у нее. Но тут же, вспомнив о хороших манерах, она сказала: — Что же это я, даже сесть вам не предложила. Простите мне мою невежливость. Присаживайтесь.
— Благодарю вас, — сказал Брунетти и занял один из трех стульев, стоявших у ее стола.
— Прошу прощения, Роберта забыла вас представить. Как ваше имя?
— Брунетти. Гвидо Брунетти.
— Спасибо вам, синьор Брунетти. Спасибо, что побеспокоились. Вы ведь могли мне просто позвонить, и я бы с удовольствием подъехала туда, куда бы вы сказали, и забрала их сама. Право, не стоило идти на другой конец города только за тем, чтобы мне их вернуть.
— На другой конец города? — повторил за ней Брунетти.
Она, казалось, удивилась его вопросу, правда, лишь на короткое время. Она сделала легкое движение рукой, словно отметая и его вопрос, и собственное удивление.
— Это так, всего лишь фигура речи. Я в том смысле, что мое агентство расположено вроде как на отшибе.
— Ну да, конечно.
— Даже не знаю, как вас благодарить.
— Можете, к примеру, сказать, где именно вы их оставили.
— Вообще-то, — сказала она, улыбаясь, — если бы я знала, где именно их забыла, то не считала бы их потерянными, разве не так?
Брунетти промолчал.
Она пристально посмотрела на него. Он продолжал молчать. Она взглянула на очечник и пододвинула его к себе. Потом достала очки и, как Брунетти тогда в ресторане, согнула одну дужку, потом резко отвела обе дужки в стороны; очки по-прежнему гнулись, но не ломались.
— Отличная вещь, правда? — проговорила она, не поднимая на него глаз.
Брунетти и на это ничего не ответил.
Тогда она промолвила, словно бы невзначай:
— Мне просто не хотелось привлекать к себе внимание.
— Чье? Наше? — уточнил Брунетти, рассудивший, что если ей известно, как далеко ему пришлось идти, чтобы до нее добраться, то, по-видимому, она должна понимать, откуда именно он пришел.
— Да, ваше.
— Почему?
— Он был женатым мужчиной.
— Синьора, не забывайте, еще немного — и наступит двадцать первый век.
— Что вы хотите этим сказать? — спросила она и взглянула на него с искренним непониманием.
— Женат — неженат. Это ведь давно никого не волнует.
— Это весьма волновало его жену, — пылко проговорила она, сложила очки и сунула их обратно в очечник.
— Даже после его смерти?
— Особенно после его смерти. Я не хотела, чтобы возникли подозрения, что я имела к этому какое-то отношение.
— А вы имели?
— Комиссар Брунетти, — сказала она, немало удивив Гвидо обращением по должности, — у меня пять лет ушло на то, чтобы стать гражданкой этой страны, и я нисколько не сомневаюсь, что мое гражданство могут мгновенно отобрать, стоит мне только оказаться в поле зрения правоохранительных органов. Именно поэтому я старалась сделать все возможное, чтобы не привлекать к себе внимания.
— Вы уже привлекли.
Она сжала губы, выдавая тем самым искреннюю досаду.
— Я надеялась этого избежать.
— Итак, вы знали, что оставили очки там, в ресторане?
— Я знала, что потеряла их в тот самый день, но надеялась, что в другом месте.
— У вас с Фаверо был роман?
Он заметил, что она подумала и только потом ответила легким кивком головы.
— Как долго это продолжалось?
— Три года.
— Вам хотелось изменить положение вещей?
— Боюсь, я не поняла вашего вопроса.
