эмигрантов и оппозиционеров, многие из которых были евреями. Его чистка, кажется, является первым случаем явного антисемитизма со стороны Сталина и Молотова[442]. Вот как рассказывал эту историю Молотов в беседе с интервьюером (русским националистом) в 1970-x годах: «Сталин сказал мне: „Убери из наркомата евреев“. Слава богу, что сказал! Дело в том, что евреи составляли там абсолютное большинство в руководстве и среди послов. Это, конечно, неправильно. Латыши и евреи… И каждый за собой целый хвост тащил. Причем свысока смотрели, когда я пришел, издевались над теми мерами, которые я начал проводить»[443]. Казалось, что Молотов, который сам не был антисемитом и у которого была жена-еврейка, мысленно вернулся в начало 1920-x годов, когда он возмущался тем, что такие уверенные в себе космополиты, как Троцкий и Зиновьев, одергивали и опекали его.
Но еврейская жена Молотова, Полина Жемчужина, весной 1939 года создала ему много проблем. У Полины была собственная карьера, в то время она была наркомом рыбной промышленности и хотела отправиться в командировку на Дальний Восток, на Сахалин для изучения рыбных промыслов. Местный НКВД возражал, видимо, по соображениям безопасности, но Сталин резко их одернул[444], и Жемчужина отправилась в путешествие. Очевидно, это была еще одна из сталинских игр в кошки-мышки: пока она отсутствовала, ряд ее коллег и протеже (как в Наркомате рыбной промышленности, так и в Наркомате пищевой промышленности, где она работала ранее) были арестованы. Жемчужина прервала поездку и поспешила домой, но не смогла добиться освобождения своих сотрудников. На допросах некоторые из них дали показания против нее, поэтому ей самой грозила опасность ареста. Однако на этот раз ее просто уволили с поста наркома рыбной промышленности. Странным образом это увольнение заняло много времени, осенью 1939 года эта проблема несколько раз обсуждалась на Политбюро. Затем ее назначили главой советского производства галантерейных изделий, что было существенным понижением в должности[445]. Даже тогда ее проблемы не закончились, они продолжались на фоне громкой деятельности Молотова на посту наркома иностранных дел. Когда Политбюро через год или около того проголосовало за ее исключение из Центрального комитета партии, Молотов воздержался, чем вызвал раздражение Сталина[446].
Международная обстановка была зловещей. Возникла напряженность с японцами, которые оккупировали Маньчжурию, где основали марионеточное государство. В 1939 году начались боевые действия на границе с Монголией в районе реки Халхин-Гол. Там произошло крупное танковое сражение, в котором прославился будущий маршал Георгий Жуков. Едва ли можно было сомневаться в намерении Гитлера двинуться на восток. Англия, Франция и Советский Союз в 1938 году были глубоко встревожены признаками, выдававшими намерение Германии оккупировать Чехословакию, но так ничего и не предприняли. Осенью 1939 года настала очередь Польши. Сталин надеялся, что сможет маневрировать таким образом, чтобы западные державы вступили в войну с Германией, в то время как Советский Союз оставался бы в стороне; у западных держав была похожая надежда на то, что удастся столкнуть Советский Союз с Германией и те перегрызут друг другу горло.
Между тем усилия Литвинова на протяжении всего времени, пока он был наркомом иностранных дел, были направлены на альянс с Западом (Великобританией и Францией) против немецкой угрозы, эту линию поддержал и возглавляемый Советским Союзом Коминтерн, который в 1935 году перешел к политике Народного фронта против фашизма (имелся в виду прежде всего германский нацизм). Советский Союз вложил значительные средства в антигерманское противостояние, рассчитывая при этом на европейское общественное мнение. Тем не менее когда Британия в августе 1939 года отправила своего переговорщика в Ленинград на тихоходном судне, у Сталина и Молотова кончилось терпение. Молотова обидело, что англичане отправили на переговоры чиновника Министерства иностранных дел «второго ранга» Уильяма Странга, а Странг, как и другие западные дипломаты, с которыми Молотов сталкивался в первые месяцы своего пребывания на посту наркома иностранных дел, был поражен отсутствием у него дипломатических навыков, а также чувства такта[447]. Как вспоминал позднее посол Великобритании, у Молотова не было никакого умения вести переговоры, он только «упорно, деревянным голосом… повторял свою точку зрения и… задавал своим собеседникам неисчислимое количество вопросов». Дипломаты пришли к выводу, что он неспособен «проявлять гибкость и быть приветливым на официальных мероприятиях», и отметили, что при новом режиме «космополитический стиль» эпохи Литвинова сменился «подлинно большевистским» подходом. Молотов, несомненно, был бы польщен, услышав это, но тем не менее его огорчало отсутствие у него необходимых на новой должности навыков общения[448].
Теперь наиболее вероятным стал союз с Германией. Очевидно, именно к этому Молотов и стремился, поскольку испытывал острую неприязнь к Англии и Франции, а также к их «союзнику» на внутренней арене, Литвинову. Сталин, похоже, питал более или менее равную враждебность по отношению к обеим сторонам и, наоборот, был одинаково готов работать с любой из них, если это было в интересах Советского Союза. Представление о том, что он и Гитлер чувствовали взаимную близость как соратники-диктаторы, является мифом: каждый из них рассматривал другого как великого врага и идеологического антипода, и для обеих сторон это был брак по расчету. Гитлер был заинтересован в нейтрализации потенциального советского противодействия притязаниям Германии в Восточной Европе и хотел выиграть время, чтобы сначала расправиться с Западной Европой, а Сталин хотел выиграть время, чтобы укрепить свои вооруженные силы и привести их в боевую готовность. 23 августа немецкий коллега Молотова Иоахим фон Риббентроп вылетел в Москву. Были проведены переговоры с Молотовым и Сталиным (к их разочарованию, ни один из них не мог понять его немецкий – репетитор Молотова по немецкому языку был, увы, арестован!), и пакт о ненападении между двумя державами был подписан в тот же день. Согласно условиям пакта, Германия и Советский Союз обязались не нападать друг на друга и не поддерживать военное нападение третьей стороны.
Пакт произвел шоковое впечатление на команду, учитывая популярность в Советском Союзе идеи Народного фронта против фашизма с середины 1930-x годов. Кроме того, большинство членов команды ни о чем заранее не предупредили[449]. Но они поняли объяснение Сталина – он, по-видимому, беседовал с ними как по одному, так и коллективно, – что необходимо выиграть время перед почти неизбежной войной. Микоян считал это «неизбежным, вынужденным, а потому правильным» в свете англо-французского «отказа от серьезных переговоров об антигитлеровской коалиции»[450]. Берия, возможно, лично был от этого не в восторге, так, по крайней мере, уверял его сын[451]. Каганович, как еврей, испытывал особую неловкость из-за яростного антисемитизма Гитлера, но успокоился, когда на приеме в Москве после
