не увидит. А тело никогда не найдут.
Я продержался так долго, как смог, простите меня.
Мои руки устали держать, мое сердце устало биться, моя грудь устала дышать. Мир оказался ко мне слишком жесток, но куда жестче к себе был я сам. Ненавидел себя больше, чем те, кто когда-либо меня любили. Однако, может, где-то в мире есть радость, превышающая мое горе, радость, которая с лихвой исчерпает всю пережитую мной боль. Жизнь лишь постепенно раскрывает тебя, отдавая тебя миру. Но от меня уже нечего брать. Вот и конец: последний час, последний километр. Путь был долгим, но наконец-то я пришел.
Глава 32
Храм Господа нашего Бога, центр Лондона; 14.11
Я вошел, началась служба. Церковь была битком. Прихожане стояли в толпе, у стен, у выхода и даже на улице, все еще пытаясь войти. Я нашел местечко у задней стены рядом с полкой с Библиями и попытался встать. Шум людей снаружи нарастал.
– Сегодня мы прочитаем двадцать третий псалом, – мягко, но уверенно сказал пастор. – Строки с первой по шестую. Приступим к чтению во имя Отца, Сына и Святого Духа.
Господня земля и что наполняет
ее, вселенная и все живущее
в ней,
ибо Он основал ее на морях и на реках
утвердил ее.
Кто взойдет на гору Господню,
или кто станет на святом
месте Его?
Тот, у которого руки неповинны
и сердце чисто, кто не клялся
душою своею напрасно и не божился
ложно, —
тот получит благословение от Господа
и милость от Бога, Спасителя
своего.
Таков род ищущих Его, ищущих лица
Твоего, Боже Иакова!
Аминь.
– Аминь, – повторила хором паства.
Пастор Батист оглядел полный людей зал и после секундной паузы заговорил:
– Семья! Братья и сестры, друзья. Мы собрались сегодня с тяжелыми, полными боли и скорби сердцами. Собрались вспомнить и проводить в последний путь юношу, чья жизнь трагически оборвалась. Юношу, оставившего след в душе каждого из нас, и в подтверждение этому зал сегодня полон. Этот юноша был прекрасным сыном, заботливым братом, верным товарищем, прилежным учеником, одаренным баскетболистом, и это не все. Он искал свой путь в этом мире, но поиск его оборвался в совсем юные годы, в пятнадцать лет.
Именно в такие моменты мы задаемся вопросом, каков смысл жизни и есть ли он вообще; в моменты, когда нас настигает внезапное горе. Но эти же моменты заставляют нас объединиться – в паству, в семью, в сообщество – и найти смысл друг в друге, в поддержке близких. Помните, как бы ни обернулась жизнь, вы не одиноки.
– Аминь, – произнесла паства.
– Сегодня мы провожаем в последний путь Дуэйна Харви Брауна. – В толпе послышались шмыганье и всхлипы. – Гроб будет открыт, чтобы вы могли проститься с ним. Затем мы пойдем на кладбище, где Дуэйн упокоится навеки.
Гробовщик в черно-бело-серой форме подошел к гробу и открыл его. Воздух прорезал вопль: мать Дуэйна в первом ряду упала и замахала руками. Ее окружили и стали успокаивать другие женщины. Люди задвигались к усопшему, опустив головы, отдавая последнюю дань. Я встал в очередь. Я еще не видел его, но наблюдал за реакцией остальных, когда они смотрели на покойника. Я был следующим. Подошел к краю резного, идеально отполированного краснодеревного гроба. Видно было макушку Дуэйна: подстриженные, аккуратно уложенные черные волосы, словно только из парикмахерской. Я сделал еще два шага. Его руки лежали по швам, кожа блестела, подчеркивая черты лица. Я взглянул на его лицо, нос, глаза, рот, – на их неподвижность. Вспомнилось, как он сидел в классе на задней парте, как стоял на мосту, набросив капюшон; вспомнилось, что он сказал мне тогда, как попросил прийти на финал чемпионата по баскетболу… но вот он я, смотрел на него в гробу. Ох, как бы мы общались с людьми, зная, какой разговор станет последним? Вели бы себя иначе? Ценили бы каждый миг? Говорили им о своей любви?
У меня задрожали губы, лицо напряглось, я пытался сдержать рыдания. На пол закапали слезы. Кто-то дотронулся до моей руки и сказал: «Все хорошо, парень. Все будет хорошо». Я слышал его, но потерял всякую веру в подобные слова. Я направился на выход, мимо мистера Блэка. Мы кивнули друг другу, и этот кивок был сродни объятию. На парковке я поднял голову к небу, проклиная жизнь, проклиная эту боль и бессмысленность, которую мы обречены терпеть.
– Сэр? – послышался вдали молодой голос. Пока ко мне шли, я вытер слезы и только тогда обернулся.
– Сэр.
– Алекс.
Мы посмотрели друг на друга с кроткой покорностью. Я обнял его, парня терзала вина. Я похлопал его по спине и приободрил.
– Мне кажется, это моя вина, – сказал Алекс.
– Почему? Нет. Это не твоя вина. Никогда так не думай.
– Не надо было тогда драться. Надо было помогать ему, а я… Я завидовал.
– Завидовал?
– Он был популярнее меня. Его все любили. А я так старался, хотел быть правильным, но меня никто не замечает.
– Совершенно нормально о чем-то жалеть, но не надо взваливать вину на себя. Каждый из нас мог сделать что-то не то, но мы все старались, как могли.
– Сэр, они же пырнули его… двенадцать раз. И их до сих пор не поймали. Люди знают, кто это, но не хотят стучать.
Я вдруг вспомнил, как отстранился от работы в последнее время, как отстранился от себя.
– Это нечестно, сэр, это нечестно.
Алекс заплакал, сломав образ светлого озорного паренька, каким всегда был. Алекс-всезнайка: отличник в гневе, ехидстве и страдании.
– А где его шайка? Парни, с которыми он зависал? Те, которые ждали его всегда у школьных ворот. Я не знаю. Они не пришли, им все равно. Только мы, кто учился с ним с первого класса, его семья и друзья семьи… – Алекс прервался. – Сэр, вы пойдете на похороны? – спросил он, подняв на меня слезные глаза.
– Прости, Алекс, не могу. Мне надо идти.
В этом году я и не подумал украсить кабинет. Дети заметили мое молчание и раздражительность. От меня прежнего оставалось все меньше, я начал пропадать в воспоминаниях.
Сидел на столе в последний день четверти, уставившись в настенные часы. Школьники давно ушли. Учителя отправились праздновать. Я начал потихоньку разгребать стол. Оставалось забрать только небольшую коробку с вещами, и казалось, что я не ухожу навсегда, а просто беру часть работы домой на каникулы, как обычно. Я смотрел, как садится солнце и небо погружается в тревожную тьму. Дождался, пока коридоры опустеют,
